Всеволод Иванов - Военные рассказы и очерки

Фары освещают развалины городка. Мы догнали дивизию. Идет учебная команда, идет слаженно, несмотря на то, что она идет всю ночь. Но Кустову и здесь удалось найти неполадки. В густом синем сумраке за огромным силуэтом пятитонки слышится голос полковника. Не комнатной своей скороговоркой, а раздельно выговаривая слова, он внушает офицеру:

— Как вы позволили ему сесть на повозку? Повозка должна везти больных, а не тех, которым захотелось поспать! Мы воюем, мы ищем врага, а не отдыха. Ведь вам, офицер, придется искать немца на поле боя, завтра, быть может! Или вы считаете, что вы их всех отыскали и убили в Орле? И тот, кто ищет немца, тот найдет. И убьет! Но если вы будете зевать, если немец начнет вас искать, то плохо, офицер. Немец вас убьет. Такова война. Желаю здравствовать!

Это «желаю здравствовать» — по-другому, мягким голосом. Он всегда говорит так, когда перед тем высказался несколько резко. Это «желаю здравствовать» похоже на рукопожатие, хорошее, дружеское.

Кирпичные разрушенные стены. На углу перекрестка, под дубом, пристроился духовой оркестр дивизии. В сумерки, когда полки выходят на ночной марш, оркестр играет им походное. Затем инструменты кладут на грузовики и оркестр едет вперед. Он играет там, где, по мнению полковника, марширующие солдаты должны почувствовать усталость, иногда в самых неожиданных местах: играют возле болота, в мелком осиновом лесочке, среди поля несжатом гречихи, а сейчас вот играют возле перекрестка дорог, которые днем обстреливала дальнобойная немецкая артиллерия. Наш «виллис» стоит возле воронки, под сапог попадает осколок, я его беру, и мне кажется, что он еще теплый.

Бешено гремят трубы, жадно стучит барабан, и мерно, молодо, бойко, по-орловски шагают войска, словно они не прошли двадцать — тридцать километров, словно враг от них далеко.

Фары автомобиля освещают кусок дороги, бурьян, покрытый пылью, кирпичи развалин. Лиц не видно. Туловища прикрыты плащ-палатками. Мелькнет рука, ствол миномета или противотанкового ружья или колесо станкового пулемета, а за развалинами — безлистные деревья, сожженные пожаром, за ними — край неба, как огненная щель, из которой разноцветными нитями всплывают ракеты. Немцы чуют неладное, беспокоятся.

Весел голос полковника:

— Прекрасно идут, офицер! Дружно идут, дружно биться будут. Дружно — легко, врозь — брось. Вижу орлов! Хорошо, хорошо.

Он возвращается к «виллису», зажигает папироску. При свете спички вижу его лицо, смуглое, очень красивое, довольное.

— Хорошо идут. Надо не только доверять, но и, доверяя, проверять. Тогда будет порядок. Воюют не пальцем, а железным кулаком. И я заинтересован в своем кулаке.

Шагавший солдат, молодой и, видимо, недавно прибывший из пополнения, зазевался, прислушиваясь к словам полковника. Отстал. Кустов немедленно подозвал к себе солдата. Недавно Кустов говорил мне, что он знает в лицо и по фамилии около четырех тысяч красноармейцев из своей дивизии. «А меня они знают все!» — не без гордости добавил он. Сейчас он доказал мне, что не преувеличивал.

— Нефедов?

— Нефедов, товарищ полковник.

— Бить немца хотите?

— А как же? Что на него смотреть?

— Сколько же вы, Нефедов, лично решили их уничтожить?

Вопрос неожиданный. Измерить в цифрах свою ненависть к врагу не каждому легко. Солдат поднял голову. Мы видим при свете фар задумчивое молодое лицо. Губы, сухие, усталые, жаждущие губы, шевелятся медленно. Он считает, взвешивая свои возможности.

— Десять, — говорит он наконец решительно.

— Проверить исполнение! — кричит Кустов ротному, а поворачиваясь к солдату: — Рад за вас, голубчик. Вы шли ночь, устали и несколько приуменьшили свои силы. Я убежден, что, когда выспитесь, покушаете — а завтрак вам уже готовят, — вы прибавите еще десяточек. Офицер, ротный! Где ваша гармошка, почему ее не слышу?

— Отдал в дивизию, товарищ полковник. Для самодеятельности.

— Завтра разрешаю вам отбить у немцев две гармошки!

За три недели, которые я провел на Орловщине, мы проехали не менее тысячи километров. Бывали и в городах, и в селах, и в деревнях. Ехали и полями и лесами, пробирались через болота. За весь этот путь я видел только три уцелевшие деревни, от остальных хорошо если остались груды щебня, а то и того не найдешь. С самолета такие выжженные деревни похожи на куски ржавого железа, измятые, никуда не годные.

На Орловщине, видно, много было кирпичных построек: в каждой деревне непременно встретишь кирпичные стены. Кое-где жители вернулись. На стены навалены жерди, пласты дерна, окна заткнуты соломой — нет ни стекла, ни тряпок. «Как они будут здесь жить зимой?» — думаешь в тоске. Девчонка в солдатском ватнике, длинном, до пят — дети здесь, как правило, одеты в военное отрепье, — гонит корову. Погрохатывает ботало. Корова рыжая, с длинным и тяжелым хвостом, которым она кокетливо помахивает. Видно, что не только люди, но и сама корова удивляется: как это она попала в такую пустыню?