Всеволод Иванов - Военные рассказы и очерки

Но до сна ли тут? Я не слышал слова «сон». Вместо «опит» говорят «отдыхает». Да так оно и есть! Не имея возможности спать ни восемь часов, ни шесть, человек отдыхает четыре — пять, чтобы снова приняться за тяжелый труд войны, чтобы совершенно лишить противника не только сна, но и отдыха. И не только отдыха, но и возможности передвигать ноги!

Ночью здешние леса таинственно прекрасны. Сколь ни рубили их немцы, сколь ни жгли, по-прежнему поднимаются вверх могучие сосны, по-прежнему сладко и проворно шелестят вольные березы, и усатые дубы так огромны, что вокруг них в тени уляжется целая деревня. Душистым, мягким, осенним уже запахом веет от леса — и вспоминаешь детство, старину, которой всегда оно овеяно, старинные предания, и кажется, что ты сам живешь в бессмертном предании.

А разве оно не так? Разве не вечным преданием останутся в памяти потомков наших эти леса, навевающие на немцев губительно слепой ужас? Разве не навечно сохранятся песни о солдатах и партизанах, сражавшихся за отчизну в этих лесах, сражавшихся с мужеством и умением необычайным, с тем же умением, с которым они подходили к Орлу и брали его!

Когда мы приехали в штаб армии, он находился в одной из деревень на границе Брянских лесов. Перед деревней — речка с плоскими берегами и такой же плоский деревянный мост. Здесь во времена немецкого полонения стоял огромный, в четыре человеческих роста, щит с надписью по-немецки: «Внимание! Опасность! Партизаны!» Но мало надписи. Неподалеку от моста немцы выстроили деревянные блокгаузы с бойницами и резко угловатыми башнями вроде тех, какие мы видели в детстве в иллюстрациях к Стивенсону и Куперу. И опять-таки мало им блокгаузов. Защищаясь от ужаса леса, немцы обнесли крайние дома деревни тройным забором, земляным валом и колючей проволокой.

А разве не богатырским преданием веет от этой дивизии, что под мелким и прозрачным дождем шагает по лесным дорогам? Издалека шла она, чтобы затем огненно-яростным тараном прорвать оборону немцев на реке Зуше, громить их до самого Орла, войти в Орел и стать отныне «Орловской»! В этой дивизии полторы тысячи орденоносцев и медаленосцев. Полторы тысячи подвигов — разумеется, не считая тех, что остались неучтенными.

Ночь была свежая. Пала обильная роса, и монотонные листья осин, окружающих полянку, словно покрыты лаком. На поваленных осинах сидят пятеро: поэт П. Антокольский, гранатометчик азербайджанец Аджаров, связист сибиряк Петр Травков, старший лейтенант узбек Керим Умаров и я. Дивизия скоро выйдет на марш, времени у нас мало, хочется обо всем расспросить: нам — о том, как бились за Орел, им — что делается в тылу. В лесу тишина, а мы говорим громко, как в трамвае.

— В чем же ваша работа? Ну, расскажите хоть, за что вы получили орден Красной Звезды, — спрашиваю старшину связиста П. Травкова. — Вы все норовите про других.

— Какой же мой подвиг? — отвечает старшина. — Вы лучше Аджарова спросите. Вот у него подвиг! Захватили конюшню, а там сбоку — дзот мешает. Аджаров думает: покончу с ним. Подкрался к самым дверям — и как только не страшно человеку! — метнул в дзот две гранаты, — только щепки да тряпки. Пятнадцать, что ли, уложил их, Аджаров?

— Пятнадцать, — говорит, улыбаясь, Аджаров.

— В азарт вошел? — И связист отвечает самому себе: — Без азарта тут нельзя. Я так считаю, что Аджаров видит — конюшня, а он коней любит. Ты любишь коней, Аджаров?

— Коней все любят.

— Не все. Мне, к примеру, ближе к сердцу корова. Конь — он капризный, его дрессировать надо, а корова — она мыслящая животная, ее даже в цирк не пускают, потому что не дрессирована, она с первого слова все, что надо, делает: поймет, и нет на нее интересу смотреть.

Разговор заходит о цирке, о дрессировке, о животных. Поболтав малость о весело-душистой арене цирка, о смышленых животных с влажными глазами, мы снова возвращаемся к войне. Травков продолжает:

— Война. С войной шутить не полагается. Она смерть любит. И приходится нам против этой ее любви бороться. Нелегко. Прямо скажу, трудно. Я до того, как на войну попал, и не знал, что так трудно. Вот, скажем, великое ли дело — связь. Почтальон! Песенки про тебя поют. А тут не песенка.

Он смотрит в землю, шевеля по сухой траве веточкой, которую все время держит в руке. Лицо у него сосредоточенное.

— И для тебя и для других героев — смерть, если у тебя связь плоха и если ты смерти страшишься. Вот и вся правда! Скажем, порывы провода в лесу от снарядов, минометов, проезжающих. Тянешь ты линию, бегаешь от одного порыва к другому. Жарко. Голоден. В поту. Но главное — не сдавайся. Почему? Почему ты не сдаешься? Потому что посмотришь на бойца и удивишься.