Василь Быков - Атака с ходу

- От так! - сказал Ванин, отстраняясь от пленного, который молча сел, забившись подальше в угол.

- Шчо вам утэмяшылася его пэрэвязуваты! - не мог успокоиться Пилипенко. - Бинты тилькы папсувалы, свийму Ивану нэ хопить! Тыркнуть его, и усы!

- Вы бы поменьше трепались, старшина, - сказал Ванин.

- А шчо, нэ правда? Пэрэвязуваты его! Можа, шча тушенкай кормиты будэтэ?

На минуту задержав на старшине озабоченный взгляд, Ванин с досадой вздохнул:

- Мы за ним едва не до станции бежали. Он в меня весь «парабеллум» разрядил. А вы - тыркнуть! Завтра в полк отправим.

- Нэ бачылы в полку такой гныды! - ворчал Пилипенко.

Цветков молчал. Младший лейтенант поднял из-под ног истоптанную шапку.

- Ладно. Я пошел, - сказал он и вылез из блиндажа. За ним выскочила Пулька. Потом, ворча про себя ругательства в адрес немца, вышел Пилипенко. Не успели их шаги затихнуть в траншее, как сюда влезло трое раненых, искавших санинструктора.

В блиндаже стало холодно и тесно, сесть было негде. Цветков начальнически прикрикивал на бойцов - то не там стали, то не так повернулись. Я не мог найти себе места и, проклиная новую долю раненого, накинул волглую еще шинель и вылез в траншею.

Небо как будто прояснилось, дождя не было, снежинки все носились в воздухе, дул сильный, промозглый ветер.

Бой уже всюду стих: немцы, кажется, удрали на станцию, и я даже удивился, подумав, как все же легко удалось сбить их с высоты. - Конечно, застали врасплох, они проворонили нас на подходе. Но вряд ли они примирятся с потерей такого выгодного опорного пункта.

Плечо не переставая болело все больше, в ухе надоедливо остро звенело, и я подумал, что, пожалуй, действительно отвоевался. Не миновать санбата - это уже определенно. Но перед тем, как отправиться туда, надо бы повидать Ананьева да проститься с хлопцами, что ли?

Траншея была длиннющая, с неровным, развороченным бруствером, основательно присыпанным снегом. Автоматчики оборудовали себе ячейки. Некоторые уже устроились в них, скорчившись в три погибели, другие, донятые холодом, слонялись по траншее, притаптывая каблуками да покуривая из рукава. Над сумеречной высотой лежала глухая ночь. Немцы ракет не бросали.

Мне сказали, что Ананьев впереди в траншее, я прошел дальше и услышал его голос, каким старший лейтенант обычно разговаривал с бойцами ночью - не по-командирски ровно, негромко, с явной озабоченностью, которую он и не старался скрыть. Ночью он делался проще, спокойнее. Я тихо подошел ближе.

- Конечно, могут лупануть, - говорил Ананьев. - Но это не в голом поле. Пусть сунутся! Вот переночуем, а утречком всех раненых в тыл. К завтраку в медсанбате будешь.

Кто-то ослабевшим голосом возражал:

- Нет, уже все... Не дожить мне.

- Да ну брось ты! - успокаивал его Ананьев. - Не дожить, не дожить! Доживешь! Попадешь в госпиталь - через месяц-два такой герой будешь!

Выйдя из-за поворота траншеи, я сразу наткнулся на них. Тут был недостроенный, брошенный немцами блиндаж - яма сбоку от хода сообщения - без перекрытия и без двери, с четырьмя бревнами-стояками в углах. У стенки на разостланной шинели кто-то лежал, обвитый бинтами, у его ног сидя курил Ананьев. Еще кто-то невидимый неподвижно маячил у изголовья раненого. Гриневич с Пилипенко молча стояли в траншее, возле них прислонялся к стене Зайцев - автоматчик из второго взвода. Завидев этого Зайцева, я вдруг повял, почему он здесь. Обидно защемило в душе - все же я был еще в роте и даже неизвестно, может, обошелся бы и без санбата? Однако тот, кто лежал в яме, судя по всему, был тяжело ранен, и я, подавив в себе неожиданную досаду, спросил вполголоса:

- Кто это?

Ананьев поднял голову:

- А, Васюков! Ну как?

- Да ничего, - сдержанно ответил я. - В плечо вот...

- Могло быть хуже, - сказал командир роты. - Я подумал было: хана тебе.

Подумал, ну и пусть. Спасибо не бросил, позаботился. И все же обида не проходила, застряла где-то и помаленечку ныла, заполняя все мои чувства.

- Васюков, - слабым голосом позвал меня раненый. Я подошел ближе и а сумраке едва узнал его - это был Кривошеев. - Васюков... И ты тоже?

- Попало. Но меня легко, - сказал я с деланной бодростью и почему-то громче, чем было нужно.

- А я вот… - выдохнул, не договорив, Кривошеев.

Ананьев поднялся и выглянул над бруствером.

- Ничего, не унывай. Будешь жить. Не такие выживали.

Не знаю почему, но я сразу понял, что Кривошеев уже не жилец. Рядом тихо вздохнул тот, что сидел в глубине блиндажа, приглядевшись, я узнал в нем рядового Гуменюка. И тогда вспомнил, что они с Кривошеевым земляки, вроде бы даже из одной деревни - когда-то в составе маршевой команды мы вместе прибыли в роту. От той команды уцелело, наверно, человек десять, а теперь вот станет меньше еще на одного.