Василь Быков - Атака с ходу

- Ты куды? А ну гэть на место! - и спохватился: - Цэ хто?

- Это я. Где Цветков, не видели?

- Васюков? - удивился старшина. - А дэ ж командир роты?

- Там, - я кивнул в сторону, где все еще слышались очереди.

- Тэбэ поранило? Ага? А цэ хто? Лутохин? Вас тэ ж поранило?

- Он сопровождает, - сказал я.

- Ныяких сопровождачив! - отрезал Пилипенко. - По уставу заборонэно. Шагом марш, Лутохин! Доложить командиру отделения!

Перед командиром роты он почти мякиш, подумал я, а тут такая непреклонность.

Пилипенко забрал у бойца мой автомат, и тот уныло поволокся по траншее к своему отделению.

- Пишлы! Цветков блиндаж освоюе, - теплее сказал Пилипенко. - Такый гарный блиндаж...

Старшина повернулся и, по-прежнему обдирая палаткой стенки траншеи, узковатой для его широкого тела, напористо двинулся куда-то во мрак.

Мы прошли, может, метров двести. Траншея, виляя из стороны в сторону, тянулась по всей высоте - от склона до склона. Местами она была совсем еще мелкой - до пояса, а кое-где даже не выше колен, на дне ее и на бруствере валялись брошенные немцами лопаты, втоптанные в грязь палатки. Автоматчики из взвода Пилипенко поспешно долбили тыльную стенку - врезали ячейки для стрельбы. Немецкие, направленные в противоположную сторону, теперь были не нужны. Пилипенко начальнически прикрикивал:

- Швыдэнька, парубки! Ударять мыны - траншэя мамочкой будэ.

Он уже готовился к обороне. Конечно, немцы могли ударить, однако на том фланге, у Ванина, еще шла перестрелка - может, стоило бы помочь ему? Правда, командир роты, кажется, о том не приказывал, а Пилипенко без приказа не имел обыкновения слишком торопиться вперед.

Цветкова мы нашли у входа в блиндаж, который он занавешивал палаткой. Пилипенко окликнул:

- Цветков!

- Да.

- Ось паранены.

- Кто? - подтыкая вверху концы палатки, без особого любопытства спросил Цветков.

Я назвал себя. На санинструктора мое ранение, однако, не произвело решительно никакого впечатления.

- Жди. Заделаю - посмотрим.

- Богато ранэных? - спросил старшина.

- Ерунда. Три человека. Не считая Кривошеева.

- А что Кривошэив?

- Готов – что! Перевязал - только бинты испортил.

- Кривошэив? - чего-то не мог понять Пилипенко.

- Ну. Чего удивился? Что он, от пуль заговоренный?

- Так вин же так и рвався сюды! - простодушно сказал Пилипенко. - Турнэм, кажа.

- Вот и турнули. Семь пуль в грудь - не шуточки. Ну, заходите.

- Зараза! - в сердцах бросил старшина и, вдруг повернувшись, быстро пошел назад к своему взводу.

Я подлез под палатку и оказался в пустом блиндаже. Здесь было темно, сильно воняло порохом, жженым тряпьем, еще чем-то чужим и противным. Следом в блиндаж лез Цветков.

- Не может к убитым привыкнуть. Тут ему не АХЧ.

Санинструктор имел в виду недавнюю тыловую службу Пилипенко и, кажется, вызывал меня на доверительный разговор о старшине, но я промолчал. Очень болело плечо, и я просто терял терпение: когда же Цветков доберется до меня? А он между тем зажег спичку, огляделся. Потом зажег другую. Земляные стены блиндажа были сырые и голые, обрушившийся у входа пласт глины засыпал угол. Напротив у стенки валялась немецкая шинель, несколько смятых одеял. Под ногами пестрела рассыпанная колода карт. В стене оказалась маленькая полочка, на которую в землянках обычно ставят светильник. Цветков наклонился со спичкой в руках, пошарил и действительно нашел на полу сброшенную взрывом плошку. Сдунув песок, он зажег ее, и мрак в блиндаже немного рассеялся.

Санинструктор спросил о чем-то, но я недослышал, так как стоял к нему глухим ухом.

- Оглох, что ли? - крикнул он громче. - Куда тебя?

- Да вот в плечо.

- Садись на это...

Я послушно опустился на какой-то полуразломанный ящик. Цветков скинул с себя мокрую, залубеневшую палатку и достал из ножен на поясе разведчицкий нож.

- Ты что - резать?

- А что же еще?

- Сниму как-нибудь!

Не без его помощи я расстегнул ремень, снял сумку с магазинами, полевушку-кирзовку и одною рукой распахнул свою зеленую, английского сукна шинель. Потом, однако, стало так больно, что помутилось в глазах, и я думал, что отдам богу душу, пока он сдирал с меня эту мокрую, в нескольких местах пробитую шинель. Рукав гимнастерки был рассечен осколком чуть пониже погона и окровавлен по самый манжет. Тут уж я не рискнул возражать, и Цветков сноровисто располосовал его ножом сверху донизу. Я только отвернулся.

- Так-так, - неопределенно приговаривал он, ощупывая рану. - Касательное осколочное. Две недели санбата.