Ренька первой замечает Валю. Чего это она здесь шатается? А может, это вовсе и не она? Нет, точно — Валька!
— Валентина гуляет.
— Где? — рыщет глазами Димка.
— Да вон, впереди.
Димка вглядывается, узнает.
— Чего это ей вздумалось променады крутить?
— Догоним?
— Давай!
Догоняют. Ренька заходит вперед, загораживает дорогу.
— Здрасьте.
Валя вздрагивает.
— Ты откуда взялась? — Она замечает Димку. — И ты здесь?
— Собственной персоной нон гратой.
— Прошвыриваетесь?
— Мы в Кулдигу ездили, — обиженно говорит Ренька.
— Ну и как?
Ну что на это ответишь? То есть, ответить, конечно, можно, но это же целый рассказ, а у Реньки сейчас настроение сугубо не повествовательное.
— Завтра наговоримся. А сейчас домой пора, ноги отваливаются.
— Да, — говорит Валя, — пожалуй, и я поверну восвояси.
И тут она вспоминает о самом главном.
— Послушайте, путешественники! А новость вы знаете?
— Смотря какую, — осторожничает Димка, потому что все настоящие новости должны исходить от него.
— Англичане и американцы высадились во Франции.
Ренька, Димка, Ольга, Донат — все сидят возле радиоприемника. Все станции, которые можно поймать, говорят о втором фронте, на всех языках склоняется слово «инвазия» — вторжение. Даже из немецких передач понятно, что это не дьепповская заварушка, когда высадили тысчонку «томми» и обрекли их на убой. Вот теперь посмотрим, каков он, этот Атлантический вал. Впрочем, и смотреть уже нечего. Ясно, что прорван их вал ко всем чертям.
Димка держится насмешливо, но уж Ренька-то чувствует, как ликует в нем каждая жилка. Донат сосредоточен, но и у него глаза блестят. Олька забилась в уголок, зрачки расширились, и странное что-то в глазах, то ли неуверенность и боязнь какая-то, то ли надежда. А может, все сразу.
Ренька, в силу своего непознаваемого характера, сначала всхлипнула:
— Слава богу, очухались наконец-то, черти полосатые! — Но тут же добавила пророческим тоном: — Поживем — увидим.
Спустя полчаса она почувствовала, что веки у нее словно гуммиарабиком смазаны и, если слипнутся, то их уже не разлепишь, а посему и потребовала освободить помещение. И остальные трое вынуждены были убраться в кухню.
Ренька мгновенно разделась и бухнулась в постель. Но вместо сна охватило ее какое-то оцепенение и полузабытье. И все время покачивало, как на волнах. Это от автобуса, понимала Ренька, но перед глазами ничего не мелькало, как во время езды, а, напротив, появлялись совершенно незыблемые картины. Картины эти менялись, и в одной она узнала город Кулдигу, улочки его, узкие и горбатые, в общем, типичнейшая провинция, как представлялась она столичной жительнице Реньке. Все улочки вели почему-то к одноэтажному домику над рекой, про которую Ренька выразилась: «Вента? Вот уж смех! А мы ее в школе учили».
Далее был сам домик. Вроде бы в саду. Не помнится. То есть, как не помнится?! Ведь в саду же сидела эта старушка. Тетя Амалия. Раз пять они проходили мимо, смотрели на номер дома — он неизменно оставался все тем же — и не решались ее окликнуть.
На шестой раз Ренька не выдержала. Остановилась возле калитки. Тетя Амалия оказалась не такой уж древней, только седая очень и глаза огромные, немигающие. Уже потом они узнали, что три дня назад она внезапно ослепла.
Странная женщина. Другая бы только и говорила о своей потере, а эта — все почему-то о них.
Димка так долго молчал, что она, наконец, спросила:
— А ты-то чего? Словно язык проглотил.
Димка гортанно хмыкнул и попытался выдавить фразу, но Ренька, поняв, что он ее так и не выдавит, затарахтела о чем-то косвенном — будто бы о Тужурке, будто бы и нет.
Самое стыдное было потом.
Тетя Амалия поднялась и пошла к дому. В походке ее и во всем остальном была странная смесь уверенности и неуверенности — как у человеческой тени, внезапно превратившейся в самого человека. Тень не боится препятствий, углов, а человек только и думает, как бы их обойти.
Когда она вошла в дом, они без уговора, разом поднялись со скамейки и бесшумно смылись. Уже издали увидели, как она появилась на крыльце с какой-то корзинкой, и услышали оклик:
— Дети, где вы?
Но они неслись вниз с горы, готовые навсегда лишиться зрения, слуха и прочих чувств человеческих. Потому что слишком уж много этих чувств. Слишком много…
Хуго вошел в гараж, поманил Димку, отвел его в сторону и таинственно зашептал:
— Ты слышал? Наши взяли Резекне…
Читать дальше