«Хитрость» заключалась в том, что в гимназию он пошел не напрямик, а сделал некоторый крюк, дабы пройти мимо дома, где жил Эглайс.
Темно еще было, восьми утра не стукнуло, и в этом чиновничьем районе прохожих почти не встречалось. Только дворник фанерной лопатой скреб снег и с натугой забрасывал его в жестяную лохань, привязанную на детские санки.
Над подъездом горела синяя лампочка, и снег, в пределах ее досягаемости, тоже казался синим, хотя возле санок был он каким-то черным, что ли.
Наверное, Эрик так бы ничего и не узнал, если б не вышел из парадного наспех и несуразно одетый, трясущийся пожилой жилец, засыпавший дворника хаотическими вопросами. Дворник их выслушал все, не перебивая, потом сказал:
— Да нет, его там, в квартире ухлопали, а это жена его распахнула окно и головою вниз. Мозги, натурально, всмятку. Кровь? Да, наверно, и кровь. Кто тут во тьме разберет…
Все это было давно, и все это Эрик перечувствовал, пережил, передумал и поэтому нового провала не ощущал так остро, как Ренька.
А Реньку они еще за квартал узнали. Хотя — ведь было темно как же могли узнать? Но Эрик помнит — как только свернули за угол, Димка сказал:
— Едрена-матрена! Ренька маячит. Собственной персоной.
И спрыгнув с велосипедов, они убедились — Ренька.
Удивительно кстати завыли сирены. Если до этого кто-то и был на улице, то теперь наверняка не осталось уже никого.
Ренька тряслась, как в лихорадке, а факты выяснились такие: у Вали полиция, Донат и Оля не вернулись с передачи.
Итак, кто, кроме них, оказывался под ударом? Димка сказал, не задумываясь:
— Ты дуй к Ритке, мы с Ренькой к Роберту. Встретимся возле музея.
Это было логично. Но Димка не знал про Жанну. Про Жанну знали только Эрик и Донат.
Дверь открыла Элина. Слава богу, Димку она уже знала на вид и поэтому только шикнула:
— Не грохочи!
Увидев Димку на пороге комнаты, Роберт как-то упруго выбросил себя из огромного кресла и — то ли не разглядев выражение Димкиной физии, то ли заведомо оное выражение игнорируя, — поздоровался в собственном стиле:
— «Мысль» читал? Так как же? Убил он потому, что был сумасшедшим или стал сумасшедшим потому, что убил? — И посмотрел на Димку победоносно.
Походил по комнате. Стал более снисходительным.
— Ваш Леонид Андреев все-таки того… не Федор Михайлович. Тот бы такой оплошности не допустил.
— Какой еще, съел бы тебя черт, оплошности? — терпеливо, как Джек-потрошитель, спросил Димка.
Роберт сразу же замахал руками, как ветряная мельница крыльями.
— Записки пишутся в сумасшедшем доме. Дюгнулся он после убийства или до него — не знаю. В любом случае это записки сумасшедшего. Может, он вообще не убивал.
— Дистрикция, — сказал Димка. — Может, и не убивал. А теперь послушай меня. — Когда именно тебя арестуют, убей бог — не знаю, но лучше смыться сейчас. Ферштеен?
Роберт перестал расхаживать. Врос в землю, как столб, и начал переключаться. На другое напряжение.
Димка полез в карман, нащупал мятую сигарету, закурил.
— Ты куришь? — спросил Роберт, но тут же понял, что это не самое главное и задумчиво разрешил:
— Кури.
— План у тебя? — спросил Димка. — Копию снял?
— Снял.
Роберт выдвинул ящик письменного стола, вытащил два сложенных плана города, издание тридцать восьмого года, один из них протянул Димке.
— Многих арестовали?
— Позвони в гестапо, может, скажут.
— Вот чертовщина, — задумчиво сказал Роберт, — почти дожили, и на тебе… здравствуйте.
— Хламидомонада, — устало подтвердил Димка.
— Насколько я понимаю, — сказал Роберт, — бои идут где-то в районе Елгавы. И, судя по всему, наши рвутся к морю. Хотят рассечь фронт. Но как бы то ни было, а Ригу им придется брать. Имея наш план, они будут знать о каждой огневой точке. Значит, они должны этот план иметь.
— Ну и башка у тебя… Эдгар Уоллес! — и несколько подумав, добавил: — Один план гони мне. Я с ним двину на запад. С другим дуй на восток. Банзай?
— Они ведь не тронут Лину? И маму? — настороженно спросил Роберт.
— А чего их трогать? Ну, Линка чего-то там… соображала. А мама твоя вообще — ни сном, ни духом.
— Пешком или на велосипеде? Пожалуй, на велосипеде. Побыстрее ведь надо.
— Ни-ни, — сказал Димка. — На велосипедах теперь только драпают, а не едут навстречу фронту. Велосипед дашь мне, а сам дуй пешочком. В дурачка играй. К дедке-бабке иду. Слезу пускай, не стесняйся.
…Обычно оберштурмбанфюрер непосредственного участия в операциях не принимает, но вчера он изменил своему правилу. Я поставил машину метрах в ста от шоссе, там, где начинались дюны. Оперативная группа действовала где-то поблизости.
Читать дальше