Владимир Рыбин - Холодный апрель

О многом говорилось в этой иллюстрированной программе, кроме одного и, как считал Александр, главного — экспроприации экспроприаторов. Получались все те же разъяснения и уговоры вместо кардинального решения проблем. Или он что-то просмотрел?

Александр перевернул журнал и снова начал листать.

— Вы ищете мировую революцию? Ее тут нет, — по-русски сказал Каппес.

Ох, уж этот гость! Не пора ли осадить?

— А вы хотели, чтобы была? — спросил Александр.

— Я? — Он засмеялся. — Это вы хотите.

— С чего вы взяли?

— А к чему вы призываете весь род людской в главной вашей песне? К последнему и решительному бою, не так ли?

— Допустим.

— А программа «зеленых» отвергает насилие. Вот смотрите. — Он решительно подвинул к себе книгу, уверенно пролистнул несколько страниц. — Тут написано: «Мы требуем распространить свободные от власти формы решений конфликтов. Свобода от власти — наша сила… Мы призываем всех отдельных членов и все учреждения Европейского экономического сообщества не исполнять те мероприятия, которые прямо или завуалированно направлены на насильственные формы решения конфликтов».

— В той главной, как вы говорите, нашей песне мы зовем к тому же, — нашелся Александр. — Там поется: «Весь мир насилья мы разрушим». Как видите, наши цели во многом совпадают.

— Тогда вступайте в партию «зеленых», — засмеялся Каппес.

— У нас такой партии нет.

— Оставайтесь в ФРГ.

— У нас презирают даже футболистов, которые бегают из команды в команду.

Думал, что Каппес примет это на свой счет, — ведь сам говорил, что приехал сюда из ГДР, — но тот даже и ухом не повел, и никакая, даже самая слабая, тень не омрачила гладкое холеное лицо артиста.

— Вы разделяете наши взгляды? — впервые за весь вечер вступила в разговор Эльза.

— Почему же нет? Я беспартийный, но, насколько знаю, коммунисты ставят перед собой те же гуманные задачи, только призывают решать их более радикальными средствами.

Минуту все молчали, даже, казалось, перестали жевать. В тишине слышно было, как шелестел дождь на балконе, капли звучно шлепались обо что-то гладкое.

— Но у вас, пожалуй, больше общего с социал-демократами, — сказал Александр.

Эльза резко встала, шагнула к полке, заставленной журналами, торопливо положила на стол раскрытый «Шпигель». Карикатура, напечатанная на блестящей вощеной бумаге, изображала «зеленых» этакими бабочками, рассевшимися на облаке. Под облаком стояли несколько человек, недоуменно глядели на оторвавшихся от земли «зеленых». На животе одного из них были начертаны три буквы «SPD» — «социал-демократическая партия».

— У нас с ними нет ничего общего, — запальчиво сказала Эльза.

— Можно ли так категорично?

— Можно и нужно!

— Разобщенность действий. Это всегда было пороком демократических движений Германии.

Успокаивая или просто по привычке, Хорст взял жену за руку.

— Нельзя так решительно отворачиваться.

— Нельзя, ни в коем случае, — обрадовался поддержке Александр. — Знаете, чего больше всего боялись фашисты перед приходом к власти? Единства своих противников. В инструкции руководства нацистской партии местным организациям говорилось: «Необходимо противодействовать любой попытке КПГ установить единый фронт с СДПГ».

— Откуда вы это знаете? — спросил Каппес. В его голосе были недоверие и подозрительность.

— Почитал кое-что перед поездкой сюда…

О еде все забыли, сидели, с интересом вслушивались в разговор, хотя понимала по-русски одна только Луиза, да и то не очень. Что-то всем доставляло удовольствие в этом споре: то ли звуки русской речи, то ли волнение Александра. Или им, привыкшим к бесстрастности споров, это было в новинку?

Потом Эльза, спохватившись, побежала укладывать дочек спать. Луиза пошла за ней, оглядываясь, явно сожалея, что приходится уходить. Уле тоже встал, но, как оказалось, чтобы лишь пересесть на место Луизы напротив Александра. Эта недолгая суета погасила спор, и Александр воспользовался паузой, чтобы переменить тему разговора.

— В чем на практике выражается деятельность «зеленых»? — спросил Хорста.

Тот сразу вскочил, шагнул к полке и положил на стол другой журнал, более толстый. Решив, видимо, что таким образом ответил на вопрос, начал с Каппесом беседу о театре и театральных постановках. Минуту Александр прислушивался к их быстрой речи, малопонятной, полной сокращений и недомолвок, что вообще свойственно немецкому разговорному языку. А потом и вовсе перестал слушать, потому что увлекся перелистыванием журнала. Это был подробный фоторассказ об одном дне, когда население городов и поселков земли Баден-Вюртемберг вышло на улицы и в знак протеста против размещения «першингов-2» образовало непрерывную людскую цепь длиной в сто семь километров, от, Штутгарта до Ульма. Эти два города были выбраны потому, что в первом располагается штаб американских войск, а возле второго находится база американских ядерных ракет. «Nein!» — крупным кровавым заголовком требовала обложка. «Nein!» — звучало чуть ли не с каждой страницы. Страшный рисунок: мальчик и девочка, силуэтно освещенные ядерным взрывом в черном квадрате распахнутой двери. И снова «Nein!» — «Нет, не хотим этого!». Опять и опять рисунки: люди, бьющие, пинающие, выталкивающие за край страницы черную кляксу атомной бомбы, дети с голубями мира на палочках, руки, переламывающие ракету. И снимки, снимки: люди, взявшиеся за руки, на улицах, на железнодорожных насыпях, на загородных дорогах, бесконечные людские цепи, протянувшиеся через города, через леса, через пространства полей. Снятые сверху, эти уходящие за горизонт цепи производили внушительное впечатление. Казалось, вся Западная Германия собралась тут, чтобы крикнуть свое «Nein!».