Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

— Ничего, Тамарочка. Вот закончим обработку этой партии раненых и тогда пойдем вместе.

Но партии раненых и одиночки прибывали без конца, Адская машина войны беспощадно убивала и калечила людей, а грохот, свист и завывание ее дьявольского механизма ежесекундно, ежеминутно напоминали о себе. Раненые с молчаливой покорностью и отрешенным безразличием смотрели на городские пожары, артиллерийский обстрел и бомбежки. Казалось, они привыкли, и больше ничто не волновало их. Человек может привыкнуть ко всему, даже к самому страшному.

Лена Кольцова долго смотрела на изможденное лицо Аленцовой и, когда она отошла от операционного стола, сунула в карман ей бутерброд.

— Нина Александровна, нельзя же так! Вы что, хотите упасть у стола? А что мы тогда будем делать?

Она чуть ли не силой вывела ее за руку из подвала.

— Как хотите, Нина Александровна, а пока не поедите, не пущу обратно.

Кольцова загородила дверь, не пуская ее. Девушки любили Аленцову и старались друг перед другом. У нее были всегда свежие, стираные простыни, а стоило ей хотя бы на некоторое время пойти отдохнуть, появлялась горячая пища или чай. Они были неутомимыми, а когда она чем-либо была расстроена, пытались отвлечь и развеселить. Ей они поверяли всё свои скупые девичьи радости, как с матерью, делились с ней своими печалями. Когда Тамара получила письмо-треугольничек от спасенного ею летчика Можаева, она счастливая прибежала к Аленцовой. Письмо было короткое — страничка.

«Всю жизнь буду вас разыскивать. О вас рассказал мне друг Василий. Словами не передать моих чувств к вам. Вы стали самым дорогим для меня человеком. Простите, писать пока трудно. До свидания. Виктор».

Тамара махнула рукой, обидчиво поджала губы:

— Не верю я, Нина Александровна, в эту любовь с первого взгляда. Когда его принесла, думала, мертвый, а он вот с письмами.

Аленцова рассказала ей о Можаеве все, что она знала со слов Самойлова.

— По-моему, Тамара, это хороший человек. А любовь, она у кого как. Некоторые годами объясняются в любви, а сами в ней ничего не понимают. Приходит время — женятся, замуж выходят и даже детей имеют, а все без любви.

Тамара сидела раскрасневшаяся, задумчивая.

— А я, Нина Александровна, замуж никогда не пойду.

— Это почему?

— Не нравится никто мне. Сколько со мной дружили. И я будто привыкну, ухаживают за мной, страдают некоторые. А мне скучно с ними, особенно как в любви начнут объясняться. Ни к чему все это.

— Видно, человека ты еще такого не встретила, — тяжело вздохнула Аленцова. — А вот встретишь — и жизнь без него тебе будет не мила.

Федотовой не терпится спросить: а любит ли кого Аленцова? Но Тамара не решается: обидишь человека. Зачем хороших людей обижать? Вечером Аленцова ушла на переправу. Раненых скопилось много, а катера подходили медленно. Немцы продолжали обстрел переправы.

В стороне от причалов, у разбитых лодок и баркасов, она заметила показавшуюся ей знакомой женщину в темном костюме. Это была Беларева — ее свояченица. Аленцова обрадовалась. В одном городе столько месяцев, а видеться пришлось всего два раза. Она подошла к ней. Беларева отдавала распоряжение шоферу «скорой помощи» и медицинской сестре.

— Надо, надо разыскать. Как же это вы не нашли? Возле нашей районной бани на складе угольном четверо ребятишек. Ко мне Таня райкомовская сегодня приходила. Они там со старичком сторожем.

— Разыщем, привезем, — сказал шофер, молодой парень в вылинявшей гимнастерке. — Не беспокойтесь, Татьяна Ивановна, все будет в порядке.

Аленцова обняла Белареву.

—A-а, Нина. Ты чего здесь?

Аленцова кивнула на столпившихся у крутого берега раненых:

— Вот и я с ребятишками.

— Какими ребятишками? Из детсада?

— Ну что ты, детсады мы давно эвакуировали. Это девушки наши из райкома комсомола подсказали мне. Они ходят по разрушенным домам, подбирают раненых бойцов и бездомных детей. Мы уже больше пятидесяти человек их вывезли.

Аленцова поглядела на стоящих у баркаса маленьких сталинградцев, в лохмотьях, чумазых от дыма, копоти и грязи.

— Ты чего же не навестишь меня? Приходи, мы с тобой посидим, почаевничаем. У меня самовар на ходу и варенье есть.

Аленцова пристально смотрела на нее.

— Чего разглядываешь? Старуха?— сказала Беларева. — Сединой моей любуешься? Сердце что-то стало последние дни пошаливать. Вот и глаза припухшие, да ноги отекают. Вечером приду, упаду на кровать, думаю: завтра не подняться тебе, Татьяна Ивановна. А утром вскочу, и опять как заведенная. Некогда нам, дорогая, болеть. Да ты что-то, Нина, совсем, голубушка, осунулась. Что с тобой?