Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

«Кто знает, может быть, это упорство заставило в 1941 году помериться силами с Мильдером. Многие наверняка считали это безрассудством. Против этого петуха я был неоперившимся птенцом. И я тогда знал, что он не из тех, кто уступит. Знает, как и куда бить, и царапать не будет, ударит — так насмерть. Знал я, а вот с нашим шахтерским упорством полез на него и дал по морде. И в 1942 году на Дону ему устроил сабантуй. И не так, как в 1941 году, еще не уверенный до конца — выйдет не выйдет, как бы из-за молодого петушиного озорства, а сам петушиные шпоры имел. Больше трех десятков подбитых и сожженных танков ты оставил тогда в донской излучине, господин Мильдер. Здоровье и упорство, которым я обязан тебе, батя, в первую очередь позволили мне вынести трагедию отступлений, окружений, они мне позволяли ощутить верные радости побед под Брянском и Москвой. Во многих моих удачах тогда и теперь — твоя заслуга, батько, малограмотный, выбившийся из вечной нищеты благодаря Советской власти в люди, русский рабочий, потомственный донецкий шахтер».

Продрогший, пришел Канашов далеко за полночь. Тетка уже спала, чему он был рад (не будет расспросов и вопросов), и сам лег спать.

На другой день Канашов облегченно вздохнул, когда распрощался с ворчливой теткой. Он недолюбливал ее за это. По пути к новому месту службы его удивляло одно: зачем его направили на Брянский фронт? Там уже год как глухая оборона. И это разочаровывало его. Неужели на этом оборонительном фронте нужны танковые войска? Или Ставка замышляет там какую-либо наступательную операцию? А как же Сталинград? Почему там ничего не делается? Сегодня утром он слушал тревожную сводку Информбюро. Немцы прорвались в районе Мамаева кургана к Волге. Если для гражданских людей это было малопонятным фактом, то он отдавал себе отчет, что это значило. Немцы разрезали где-то участок обороны и овладели господствующей над городом высотой. А это уже опасно. Они могут полностью установить контроль над переправами и оказаться хозяевами положения в Сталинграде. Как же это могло случиться? Видно, командование фронта, да и Ставка, где-то допустили серьезный промах.

Исправить его нелегко. И если исправлять, то надо без промедления. Иначе мы сведем к нулю все наши почти трехмесячные усилия, удерживая город. С такими безрадостными мыслями он и приехал в город Плавен. Штаб танковой армии он отыскал быстро. Командующей уехал в войска вместе с членом военного совета.

Канашов познакомился с начальником штаба — худощавым, стройным генералом Геворкяном. Черные широкие брови генерала как два крыла, срослись на переносице, а из-под бровей глядели на Канашова, будто маслины, улыбающиеся глаза.

— Значит, в нашем полку прибыло, — сказал он с заметным акцентом. — Вот и хорошо, вот и хорошо. Обедал, товарищ генерал?

Канашов сказал, что торопился, не стал задерживаться в столовой, хотел поскорее попасть сюда.

— Очень хорошо, очень хорошо, — проговорил начальник штаба, — не могу один есть. Скучно, люблю компанию. Одному ничего не лезет, — улыбнулся он сахарно-белыми, ровными зубами. — Разрешите пригласить вас к себе на обед.

Канашов замялся. Он не против был пообедать, но хотелось поскорее представиться новому командующему, а потом уже все остальное — обед, устройство на новом месте.

Генерал Геворкян, видно, угадал его замешательство.

— Вы хотите быстрее увидеться с командующим?— Он шевельнул черными разлатыми бровями. — Раньше чем к ужину он не будет, а может, и до утра задержится. Он у нас человек обстоятельный. Куда поедет — до всего докопается, все на ноги поставит. Не любит парадных шумих. Это не то что прежний.

Канашов понял, что командующий с начальником штаба живут душа в душу, а вот с прежним у него что-то не ладилось.

— Ну тогда пойдемте обедать, — согласился Канашов. — Я, признаться, проголодался

И они направились к небольшому деревянному домику, стоящему в густом саду. Им попадались щели, траншеи и даже позиции. Видно, начальник штаба был настоящим хозяином и знал хорошо свою службу. Позаботился об обороне командного пункта.

Геворкян жил в двух просторных комнатах, чистых, со светлыми широкими окнами. На стене, у койки, большой, во всю стену, гобелен. На нем выткана гора Арарат и внизу озеро Севан. Заметив, что Канашов заинтересовался гобеленом, Геворкян сказал:

— Жена прислала. Пусть, пишет, над кроватью у тебя будет кусочек нашей солнечной Армении.

— Красивый, — сказал Канашов и тут же увидел на фаянсовой тарелке портрет молодой девушки-армянки. «Неужели жена? Она не старше моей Наташки».