Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

— А вот и не раздумаю, тебе назло! Михаил, ты снова вредничаешь?

— Чтобы наше хорошее с тобой вспомнить. Ты же вредничала. А почему нельзя мне?

— Разрешаю, разрешаю! Постоянно вредничай. Может, скорее я пойму, какой во мне черт сидит и подмывает на эту вредность.

— Разрешите, товарищ генерал? — быстро вошел запыхавшийся адъютант. Он был маленького роста, будто мальчишка, этот молодой лейтенант.

Канашов спросил его:

— Что случилось? Докладывайте побыстрее!

И тут же с фотоаппаратом появился Коржиков. Канашов сделал ему жест рукой.

Одну минутку. Докладывай, товарищ Чубенко.

— Товарищ генерал, во фланг корпуса нанесла удар немецкая танковая дивизия.

Канашов быстро достал карту из полевой сумки, развернул, кинул на стол.

— Танковая дивизия? Откуда она взялась? Ладно, где? Давай, если знаешь, показывай!

Лейтенант шарил беспомощно глазами по карте. От волнения он потерял ориентировку.

— Ну вот, кажется, здесь, — ткнул он пальцем. — Вот тут штаб корпуса. Здесь бригада Чураева. А вот тут Крамара.

— Значит, немцы нанесли удар по нашему штабу и чураевской бригаде.

Канашов резко поднялся из-за стола, взглянул на Аленцову. Лицо его было суровым и решительным, как и всегда в минуту опасности.

— Где начальник штаба корпуса?

— Тяжело ранен. Его только что привезли в медсанбат из бригады Чураева. Он мне рассказал, что случилось в бригаде, и просил передать вам.

Канашов ударил кулаком по столу так, что все, что находилось на нем, очутилось на полу.

— Самоуспокоились? «Ура! Победа!» На вот, выкуси, — показал он кому-то кукиш. — Приказывал иметь надежное охранение и передовой отряд. И прежде всего разведку, разведку, разведку! Вот бестолочи. Доложите, куда нанесли удар немцы бригаде.

— С тыла и правого фланга.

— Вот, вот. Ну ты подумай, Нинуся, что за беспечные люди! Чуть небольшой успех, и у них голова кружится, слепнут они и глохнут. Забывают, что мы с немцами воюем. Неужели годы войны ничему не научили? Прорвали удачно, и некоторые думали— дорога скатертью. Ан нет, олухи, шалишь! Развесили уши, а тут как тут и долбанули. Да, знакомьтесь, товарищи. Моя жена, Нина Александровна Аленцова. Прошу жаловать, а любить сам буду. — Присутствующие улыбнулись. — Только решил побыть с ней часок по-человечески за столько месяцев разлуки, и на тебе — сюрприз от немцев. Ну ты нас, Коржиков, все же запечатли для семейной истории!

Они стали рядом. Он обнял ее за плечи и чуть наклонил голову, спрашивая: «Так, ничего?»

— Хорошо, товарищ генерал! Только улыбка требуется. А то оба сердиты вы больно.

— Не на нее сердит, а на некоторых дураков. Да и на немцев крепко злой. А целоваться нам, при всех не положено.

Коржиков, улыбаясь, щелкнул.

— Я пойду, Нина. Давай прощаться!

— Миша! — Она обняла его.

— Что ты?

— Не горячись, Миша! Спокойней! Ты сильный, ты все можешь. И тогда все будет хорошо. — Аленцова поглядела ему в глаза умоляюще.

— Хорошо, хорошо, НинаI Чубенко, немедленно группу управления ко мне! Выполняйте!

— Есть, товарищ генерал! — Чубенко ушел.

Кана шов сложил карту в полевую сумку. «Надо прощаться».

— Подожди, Миша, прошу тебя! Не иди! Еще подожди минутку! Давай присядем. Ты такой, лица на тебе нет. Успокойся, родной! Ты же можешь. Я знаю. — Она стала гладить его по лицу, волосам, прильнула к щеке, обнимая. — Тебе нельзя сейчас идти! Как бы…

— Да что ты? — Канашов грубовато отстранил ее. — Я же не мальчишка!

— Не ходи, Миша, я прошу тебя! Слышишь, прошу!

— Нина, да ты с ума сошла! Это же танки. Они прорвутся сюда. Ты не понимаешь, что говоришь.

— Я молю тебя, Михаил! Сердце болит будет, будет что-то недоброе.

— Брось, Нина, причитать! Не задерживай меня! Отпусти, прошу тебя!

В дверях появился адъютант.

— К отъезду все готово, товарищ генерал!

Канашов освободился из цепких объятий Аленцовой и решительно направился к выходу.

За спиной услышал ее рыдания. Больно кольнуло в сердце. Хотелось вернуться, просить прощения за грубость. Но, пересилив себя, он исчез за дверью.

Голова ее лежала на столе. Она плакала. Прислушалась. Загудел мотор. Будто что-то больно сжало сердце.

— Убьют же тебя там! Куда же ты, мой глупенький, — закричала и забилась в рыданиях и снова уронила голову на стол.

Никогда еще за все время войны Канашов не был так взбешен, так обеспокоен случившимся. Встретился бы ему сейчас подполковник Чураев — комбриг, он бы, не раздумывая, расстрелял его. И не потому, что он получил обидный разнос от Кипоренко. (Тот отругал его, как не ругал никогда). Но главное — ткнул его командующий в навоз, как щенка. Мол, нюхай сам, что наделал, генерал без войск. Как же дальше думаешь? Как задачу будешь выполнять? Да, нелегко было исправить положение. Бригада Чураева завязла в бою с немцами. Вторая бригада двумя батальонами сбилась с маршрута. Один батальон ее почему-то остался в распоряжении Канашова. Сила-то велика. Десять исправных танков. А вот удачная контратака немцев грозила сорвать развитие операции на окружение, которую обязан был завершить корпус Канашова и соединиться с войсками Сталинградского фронта в районе города Калача. Ну а если мосты через Дон будут взорваны, тогда и совсем плохо. По неокрепшему льду танкам не пройти. «Зря я так грубо поступил с Наной, — думал Канашов. — Разве она виновата в наших военных неудачах?» Он так расстроился, что готов был сейчас бросить все и хотя бы на полчаса, даже на несколько минут, вернуться и успокоить ее. Канашов тронул шофера рукой, хотел приказать: «Поворачивай». Тот замедлил скорость «Что, товарищ генерал, сбились с пути?»— «Останови». Машина стала. Ему казалось, что он и сейчас слышит рыдание Аленцовой. «Ладно, — в раздумье приказал он шоферу, — давай жми побыстрее до совхоза-фермы». Там теперь находился вспомогательный пункт управления Канашова после налета на его штаб немецкой дивизии. Туда согласно радиограмме Кипоренко был направлен танковый батальон Кряжева. Через час Канашов приехал на вспомогательный пункт. Много неприятных новостей встретило его там. Представитель Ставки, генерал, грозил передать дело в суд и отстранить от должности. Начальник штаба скончался от большой потери крови. Командир бригады Чураев был тяжело ранен. «Штабные документы наверняка попали в руки врага», — думал он. Штабных машин не было. И его фронтовые записки тоже метут попасть к ним. И хотя в них не было никаких секретов, они представляли для него несомненную ценность. Там его высказывания и взгляды на военное искусство, отношение к тактике, рост командиров и рядовых солдат в годы войны. Хорошо, что я сумел сохранить фронтовые тетради, — подумал он. — В них ведется хроника боевых действий и имеется ценный материал по боевому опыту. Разве нельзя было мне взять с собой Нину, — вдруг пришла ему мысль. — А вдруг мне не удастся разгромить контратакующую немецкую дивизию? И я могу погибнуть. Погибну? Почему? Верить Нининым предчувствиям, — сказал он себе, — глупость. Она просто взволнована нашей встречей, беспокоится обо мне, поэтому такие мрачные пророчества о моей гибели.