Владимир Дягилев - Медсанбат-0013

Чувства Сафронова настолько притупились, столько вокруг было смертей и крови, что он не реагировал на сообщения санитаров. Одна мысль владела им: «Разгрузиться бы до утра. Не допустить бы смерти от шока». Он не спал и почти не ел все это время — так старался не потерять минуты, ничего не упустить. Но ему все казалось, что он медлит и все еще недостаточно разворотлив. Теперь, когда не стало Кубышкина, на плечи Сафронова навалились и его обязанности — контроль за поступлением, за питанием, за работой санитаров.

Как он ни крепился, усталость давала о себе знать. Порою он чувствовал себя как бы раздвоенным — голова и тело действовали отдельно. Тело тяжелело, плохо слушалось его, а голова работала ясно. А иной раз голова наливалась свинцом, ничего не соображала, а тело двигалось выполняло то, к чему привыкло.

Над ними шипели и хлопали ракеты. Сафронов изредка поднимал голову, словно удивлялся тому, что немцам еще не надоело освещать им работу. На этот раз он заметил, что небо какое-то черное. И даже фосфорическая вспышка не растворила эту темноту. Он не придал этому значения, спустился в землянку, спросил у Стомы:

— Сколько же мы пропустили?

— Больше трехсот.

— Сколько? Сколько? Сестра повторила.

— А вы не перепутали?

— Проверьте.

Она произнесла это таким необычным тусклым голосом, что Сафронов обратил на нее внимание. Посмотрел и удивился перемене, произошедшей в сестре: глаза большие, все черты заострились, а подбородок выступил вперёд.

«Её подменить бы надо. Все они устали до изнеможения. Но нет возможности. Без Кубышкина еще сложнее. Санитары едва справляются. Носить раненых по этим ходам и траншеям — мука. Люба все время с тяжелыми. А Стома...»

Он хотел сказать ей какие-то утешающие слова, но в этот миг сверху раскатисто грохнуло, и земля задребезжала, как громадный лист железа.

— Дождина! — крикнул Галкин, вкатываясь в землянку.

Сафронов услышал шум дождя и тотчас подучал о раненых, распорядился:

— Надо проверить, не остался ли кто на улице. Трофимов и Галкин пошли выполнять приказание.

А тут появились новые раненые. Дождь лил. Хлюпала грязь. С лиц и одежды входящих стекала вода. Ко всем другим заботам прибавилась еще одна — по возможности обсушить, обогреть раненых, особенно тяжелых.

— Кройте за одеялами, — распорядился Сафронов. — Принесите хоть десяток, но только сухих. Сухих!

Он носился от землянки к блиндажу, от блиндажа к землянке, направлял кого в перевязочную, кого к хирургам, кого во вторую землянку. Он сам делал уколы, поправлял повязки, проверял жгуты, думая лишь о том, чтобы не упустить кого-нибудь, не дать умереть, спасти от смерти. Белое, красное, красное, белое, мокрое, грязное, скользкое...

Он сам не заметил, что весь вымок, весь в глине, в грязи, лишь почувствовал, как по щекам стекают струйки, мешают работать.

— Товарищ гвардии... — предложил Галкин. — Умойтесь-ка.

Сафронов хотел отмахнуться, но, взглянув на свои грязные руки, согласился. К раскатам грома прибавился знакомый гул. Земля по-дневному загудела и задрожала.

— Что-то они перепутали? — сказал Сафронов, подставляя ладони под струйку воды.

— По переправе вроде, — объяснил Галкин, продолжая поливать из чайника. — А наши в ответ. Слышите?

Рвануло близко. Совсем рядом. Ударило над самой головой. Послышался звериный протяжный вопль. Он заглушил все остальные звуки.

Сафронов бросился на этот вопль с немытыми руками. При слепящем свете ракет он увидел метрах в пяти от землянки, там, где только что был ход сообщения, свежую воронку. Она дымилась и пахла порохом. И из нее доносились стоны.

— Галкин, — позвал Сафронов и, не раздумывая, скатился в воронку.

На самом дне он разглядел Лебко.

— Э-э, — только и произнес санитар и попытался отползти в сторону, но не смог, уронил голову на мокрую землю.

Он больше не шевелился, а стоны продолжались, И тогда Сафронов понял, что они доносятся из глубины, из-под неподвижно лежащего санитара.

— Давай-ка.

С помощью Галкина он оттянул Лебко в сторону и увидел под ним раненого офицера. Это его прикрыл своим широким телом санитар Лебко.

— А ну-ка.

С трудом они вытянули отяжелевшего раненого на край воронки и, переводя дыхание, хотели волочить его в землянку, но тут Сафронова окликнули:

— Дядя Валя, свертывайся. На другом краю воронки стоял Чернышев. — Что? Что? — не понял Сафронов.

— Свертывайся. Замена пришла.

Протяжное шипение заглушило слова. Над головою по черному небу чиркнули огненные стрелы.