Александр Письменный - Фарт

— Зачем такие громкие слова? Мечта! Разбита!.. Говорите, сами не зная что. Он упрекает вас в письме? — рассудительно спросил Авдюхов.

— Не упрекает ни словом. Пишет: «не приняли» — и все, — сказал Гвоздырьков.

— И Вараксин! — не слушая ни Авдюхова, ни мужа, вспомнила вдруг Валентина Денисовна. — Если бы он не обманул своим обещанием, было бы совсем иначе.

— К чему вспоминать, что было и давно прошло? Да и где гарантия, что он бы помог? Много проку от его вмешательства! — сказал Авдюхов. — Ничего, Валентина Денисовна, теперь ваш Володя вынужден будет пойти в другой институт.

Но логические рассуждения и даже практические соображения сейчас не могли успокоить Гвоздырькову.

— Спасибо за утешение! — вспыхнула она. — Вы у нас единственный, кто все знает, все предвидит… Слышать не хочу ваши глупые утешения.

— Валюша, но Володя тебя ни в чем не упрекает, — сказал Гвоздырьков.

— Не хватало еще, чтобы упрекал! Он не упрекает, но я чувствую — я виновата. Его не приняли потому, что я была против. Он шел на экзамен, не чувствуя поддержки. Да, мне не хотелось, чтобы он был актером. Для серьезного человека это не профессия. Но лучше быть непутевым, чем несчастным. Только сейчас я как следует это поняла.

— Ну что ты выдумываешь! Ты сейчас опечалена, раздражена, нужно успокоиться, — с мольбой в голосе произнес Гвоздырьков.

— Под конец я примирилась с его планами, иногда даже подумывала: а может, он прав? Если у него призвание, талант… Это хорошо, что он с таким упорством… — Она не договорила. — А теперь такой удар! А вы ничего, ничего не понимаете, не хотите понимать! Черствые, недалекие люди! Я не была против, совсем нет. Просто я немного сомневалась… И вот все пошло прахом!

— Голубчик, Валентина Денисовна, в самом деле, ну при чем тут вы? — снова вмешался Сорочкин. — Может быть, у него не оказалось артистических данных? Конечно, он с горечью написал о неудаче. А как же иначе? Это вас и расстроило. Но он человек молодой, еще столько будет других желаний!

— Да что вы меня успокаиваете?! — грозно закричала Валентина Денисовна. Приступ печали и отчаяния, боль за неудачу сына сменились яростью. Ущемленные чувства этой шумной, властной женщины требовали выхода. В смятении она бессознательно искала повода, чтобы наброситься на кого-нибудь и выместить свое раздражение. Сорочкин для этого оказался самым подходящим человеком, и Гвоздырькова напустилась на него с лютым гневом: — Вы бы лучше молчали! Ничего себе, хорош! Поднимает панику, что кто-то преследует Татьяну Андреевну, мешает работать, а это просто ревность, ревность, ничего более.

— Валентина Денисовна, что вы говорите?! — растерянно пролепетал Сорочкин, и его маленькие глазки в страхе забегали в поисках сочувствия по лицам товарищей.

Молчавшая все время Татьяна Андреевна удивленно взглянула на Гвоздырькову и закрыла книжку.

— Бог с вами, Валентина Денисовна, как можно!.. Вы расстроены, понятно, но нельзя же до такой степени, так грубо и мелко… — сказала она гневно.

— Говорю то, что думаю! — продолжала бушевать Гвоздырькова. — Сорочкин жаловался мне одной, теперь пусть расскажет при всех, да, да, пусть расскажет, что делается в доме!..

— Это вовсе не относится ни к Володе, ни к его письму, — с досадой сказал Авдюхов.

— Нет, относится, и вы не заминайте, не заминайте — закричала она, уже кипящая, не знающая удержу.

Авдюхов отвернулся и отошел к радиоле.

— Оставь ты эту философию, Валюша, — без надежды урезонить жену и скорее от смущения пробормотал Петр Петрович.

— Ты ничего не знаешь. Под видом, что нужны метеорологические данные, мастер с канатной дороги повадился сюда чуть ли не каждый день и проходу не дает Татьяне Андреевне! Что, я должна молчать?

— Валентина Денисовна, это совсем другой вопрос, — холодея, пролепетал Сорочкин.

Пучков и Меликидзе сидели молча, опустив головы; им было неловко, стыдно, а уйти было нельзя. Грушецкая, блестя глазами, ждала, что будет дальше. Она то склонялась к Татьяне Андреевне, то тянулась к Меликидзе, то останавливалась и замирала в неудобной позе, не успев ничего сказать.

— Все такие умные, понимают с полуслова. Но то, что какой-то тип повадился ездить к нам чуть ли не каждый день, об этом вы не задумываетесь! — гремела жена начальника станции.

Бледная и взволнованная, Татьяна Андреевна встала.

— Я не нуждаюсь в защитниках, и поднимать дрязги и сплетни… И ваши нелепые рассуждения… Это отвратительно, — тихо сказала она.