Александр Письменный - Фарт

Татьяна Андреевна взяла его под руку:

— Не надо, не думайте, не вспоминайте!

Шумела река, с утомительным буйством кидала на камни белые буруны. Вершина хребта на той стороне ущелья догорала в закатном солнце. Сильно пахло хвоей и прелым листом.

— Да, конечно, что было, то прошло. Но со стороны действительно можно подумать: забился сюда человек, как в щель, чтобы подальше от людей, от шума городского… Нет, человек так не может. Видите, не сумел отсидеться в покое. То схлестываешься с Вараксиным, то вообще… Ладно, поговорим о чем-нибудь веселом, — сказал Авдюхов, подозрительно быстро успокаиваясь.

Татьяна Андреевна поежилась, словно от холода.

— С удовольствием, если удастся, — без особого энтузиазма сказала она.

— На свете, в общем, много смешного. Например, вопрос с открытием Америки. Открыл Христофор Колумб, а запатентовал, так сказать, Америго Веспуччи. В садах растет крупноплодная земляника, а мы называем ее клубникой. У клубники цветы однополые, а у земляники — обоеполые. Вот какая штука. Или китовый ус. В прежние времена китобои шли на промысел главным образом из-за китового уса. Что такое китовый ус? Роговые пластины, через которые кит нацеживает пищу. Таких пластин у кита до восьмисот штук. А сейчас китовый ус вытеснила пластмасса. За китами охотятся ради жира и печени, а знаменитые пластины выбрасывают за борт: слишком неудобный по габаритам, громоздкий товар, и притом — дешевый.

Татьяна Андреевна слушала Авдюхова, понимая, что он рассказывает о таких далеких вещах, как китовый ус или открытие Америки, для того, чтобы заглушить мысли о другом, навязчивом и упорном. Но ей был неприятен этот нехитрый прием.

— Зачем вы это рассказываете? — спросила она с оттенком раздражения.

— Я про что-нибудь веселое… Вот про китовый ус. А то еще, — но тут Авдюхов сам усмехнулся и сказал: — Вы как-то интересовались, почему я так быстро вернулся из отпуска. Хотите, отвечу? Из-за вас, Татьяна Андреевна. Не выдержал больше десяти дней. Света без вас не видел, с ума сходил. Такая дикая душевная пустота!.. Это, может быть, самое смешное из того, что я вам сейчас рассказывал.

Понимая, о чем сейчас пойдет речь, Татьяна Андреевна быстро сказала:

— Николай Степанович, не надо!

Но она поздно спохватилась.

— Жизни без вас нет, мира нет без вас. Сам не знал, не догадывался. И вдруг как светопреставление! Все понеслось, закружилось…

Он остановился посреди дороги и напряженно смотрел куда-то в сторону, не то под ноги себе, не то на мчащуюся в полутьме угрюмую реку. Татьяна Андреевна знала, что сейчас произойдет нечто неизбежное, непоправимое. Но она знала также и то, что сейчас невозможно уже остановить Авдюхова. Жалость к Авдюхову, к самой себе поднялась в ее сердце. Не зная, что делать, она также остановилась, чувствуя и муку, и растерянность, и собственное бессилие. Конечно, она знала, что Авдюхов к ней неравнодушен, но она не ждала, что он так просто, можно сказать, на ходу, ринется в объяснения. Она сделала попытку взять себя в руки, смягчить создавшееся положение.

— Ну и денек выдался сегодня! — воскликнула она.

Тут же Татьяна Андреевна почувствовала, что напрасно смеется.

— Не знаю, какой у вас выдался денек. Я старался сдержаться. И сейчас разве для этого ждал вас? Сорвался, не хватило выдержки. Вспомнил вдруг, какой страх меня охватил в этих чертовых Сочах с их конфетными кипарисами и пальмами, когда подумал, что меня нет, а вы, чего доброго, сниметесь неожиданно с якоря и я больше вас не увижу. Ах, пропади все пропадом!..

Авдюхов сказал это с отчаянием, с безнадежностью, и она подумала с внезапным страхом: он сейчас заплачет.

Но заплакал не он. Заплакала она сама. Татьяна Андреевна всей душой тянулась к нему, жалела его и сейчас думала о том, что он чувствует ее жалость и это может его обидеть. Подняв руки, она закрыла лицо.

— Зачем, зачем вы это сказали? Теперь все испорчено, — плача, сказала она.

— Милая моя, родная, я понимаю. Я старик, мне ничего не надо. Но с сердцем, ничего с ним не могу поделать. Ноет, ноет, болит… Вы молодая женщина, у вас все впереди, зачем вы здесь сидите, в этой глуши, две тысячи метров над уровнем моря?.. Я задыхаюсь здесь иногда. Проснешься ночью — и нечем дышать. Такой страх, хоть зови на помощь. Но кого звать? Сорочкина? Он скажет, надо принять аспирин или что-нибудь в таком роде. Тем только и утешаешься, что для меня разницы никакой не будет, где бы я ни жил.

— Но здесь Гвоздырьковы. Цапаетесь иногда с Валентиной Денисовной, но она к вам всегда с такой нежностью… Да и Петр Петрович. Где вы найдете лучших друзей?