Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Сегодня, решил Гриша, расскажет другу обо всём, что с ним происходит. Раз самому не найти выход из создавшегося положения, поищет совета у Володи. А может, и не только совета? А ну как он сможет что-то сделать за него? Скажет, иди и разводись, пойдёт немедленно. Пальцем у виска покрутит, то… А что? Что тогда? И почему надо полагаться на совет старшего друга, а не на своё сердце? Сам-то что??? До чего ж мы, мужики, нерешительны с бабами, как дело к выяснению отношений! Любим – в любви не признаться, разлюбили – то же самое! Прямо напасть! Так трудно честно сказать обо всём?..

Да, трудно…

К Туманову он в тот день не попал. Не пройдя и сотни метров от дома, буквально напоролся на священника, крестившего их с Таней. Неторопливо шествуя по улице прямо навстречу, батюшка не мог не поравняться с Григорием, а, поравнявшись, не мог не признать.

– Здравствуй, сын мой! – громко провозгласил священник. Гриша поклонился молча, не зная, какие слова подобрать. А священник продолжал:

– Что же в храм не заходишь? Я с сестрицей твоею во Христе разговаривал на другой день. Исповедовалась, многое поведала раба Божия Татьяна. А ты так и не пришёл к исповеди, грех это, сыне, грех.

– Простите, батюшка, – пробормотал в растерянности Гриша. – Столько дел, суета… Всё как-то…

– Обычно, сыне. Каждый шаг к истине Божественной вызывает злобу бесов, мешающих человеку к ней приблизиться. Но сам Господь попустил встречу нашу. Не будешь же ты противиться воле Божьей и провидению Господню, уготовившему ея сегодня?

Окончательно смутившийся, Григорий не знал, что и сказать. Мысли путались. А священник, тем временем, взял его под локоть, развернул мягко и неторопливо повёл, увещевая не откладывать, а сейчас же пойти с ним к храму, отстоять службу, причаститься и исповедаться. Благо, время для этого самое что ни на есть подходящее.

Так Григорий вновь оказался в церкви на кладбище, где покоился отец его, в той самой церкви, где исполненные благоговейного трепета недавно стояли они с любимой девушкой перед алтарём, и всё казалось таким ясным, простым, отчётливым… И вновь была служба. Протяжно пел тропари и кондаки клиросный хор, пахло воском и ладаном, бархатный бас батюшки возглашал слова, ему вторил мягкий тенорок диякона, со стен взирали смиренные лики святых, и воцариться бы в душе покою и благодати! Ан нет, вместо чувств возвышенных и светлых, сердце Григория исполнялось всё большим смятением. Рука, закапанная свечным воском, дрожала. Сердце то замирало, то выпрыгивало из груди. Щёки пылали румянцем, а в голове не складывалось ни одной стройной мысли, которую стоило бы додумать до конца. Силясь прислушаться к церковно-славянскому тексту, он либо не слышал его, либо не понимал ни слова. Пытаясь сосредоточиться на ликах, либо не видел ничего, кроме вощёных досок с нескладным изображением, либо пугался проникающей силы иконописных глаз, тотчас закрываясь от их проникновения. Механически повторяя жест крестного знамения, либо видел сам его нелепость и угловатую неловкость, от которой было стыдно, либо испытывал далёкое от религиозного чувства эстетическое удовольствие, как иногда этот жест по-дирижёрски красиво вышел. Время от времени казалось, что все немногочисленные прихожане, собравшиеся на службу, с осуждением смотрят на него, точно он уродлив, гол или совершает какие-то непотребства. Поминутно хотелось выскочить из храма как ошпаренному, но ноги не слушались, и он продолжал стоять, круг за кругом проходя вереницу спутавшихся ощущений и не зная, как из этих кругов вырваться. Ни жив, ни мёртв подошёл он к причастию, принял вслед за полной старушкой в цветастом платке вино и хлеб из рук батюшки и, ощутив вкус благодати, едва не лишился чувств. Кто-то подхватил его под руки и усадил на лавку, где он и пришёл в себя через какое-то время, увидев склонившегося над ним священника.

В эти самые минуты далеко-далеко от него возлюбленная крестная сестра выходила с Романом Поповым из нотариата, где только что подписала невероятный договор. Солнце в те дни стояло над землёю бешенное, и, вероятно, у многих чересчур восприимчивых к Верховному Светилу людей, происходили помутнения рассудка. Иначе как объяснить то, на что пошли двое мало знакомых друг с другом людей, сведённых судьбой и злою волей стоящего за её плетением ведомства? Несколько дней общения и телефонный звонок от недремлющих «соглядатаев», напомнивших Роману, чего от него ждут, и посоветовавших активизировать действия, – и он придумал фантастический план, не вписывающийся ни в какую схему. Поделившись им с Таней, вопреки всякой логике, нашёл в её лице понимание и согласие соучаствовать. Звёзды, наверное, сложились особым образом, раз кудеснице-судьбе было угодно помочь заговорщикам реализовать свой план с молниеносностью, какой не может быть в бюрократически запутанном государстве под именем Российская Федерация. Так или иначе, из нотариата Роман Сергеевич Попов выходил свободным от деловых обязательств молодым человеком без определённых занятий, а Татьяна Александровна Кулик – свежеиспечённой владелицей торгового предприятия, переданного ей бывшим владельцем за символическую сумму, которую, к слову сказать, она и не выплачивала. Он сам накануне вручил ей деньги, которые она, в присутствии нотариуса ему вернула. Хитроумный в своей абсурдности, одновременно идиотский и гениальный план состоял в том, что Роман отдаёт Татьяне недавно начатый бизнес, меняет имя, документы и стремительно исчезает, не приняв дальнейшего участия в игре, исход и правила которой ему непонятны, а она, сколько сможет, «рулит» прибыльным делом, а потом также перепродаст его кому-нибудь, чтобы спрятать концы в воду. Раз уж за ними следят, значит, нужно выкинуть что-то такое, к чему «следаки» не готовы, что просто не вписывается в нормальную логику. Ему терять нечего. Он Меченый! Быть «шестёркой» ФСБ не будет, как «шестёркой» кого бы то ни было! Всё началось, когда вызванный в районную налоговую инспекцию якобы для проверки Попов выслушал разнос от «опера» за то, что Попов, ни с кем из «конторы» не согласовав своих действий, осмелился принять на работу Татьяну Кулик. В мозгу у бывшего зэка что-то замкнуло. Он не стал допытываться, в чём конкретно его вина, сообразив, что в итоге может оказаться «сладким» – жертвенным ягнёночком, кого всё равно шлёпнут, как бы операция ни окончилась. На ходу придумывая «отмазки» [95] , он увидел пропасть перед собой. Доведённая до автоматизма способность стремительно ориентироваться, реагируя на возникающие опасности, сработала. Он заявил козлу в штатском, что, наоборот, придумал, как вытащить у девушки, что она скрывает. Дескать, специально дал ей свободу передвижений, одновременно посадит ей «на хвост» людей, и едва она, воспользовавшись ситуацией, предпримет попытку перепрятать подальше «барахлишко», тотчас её и накроет. Врал Попов самозабвенно и убедительно. Проняло даже опытного «опера». Единственное, что тот решил добавить к «блистательному плану» Романа, – ещё пару глаз, следить за передвижениями девушки, как та отправится в поездку. Выйдя из кабинета, Меченый зло сплюнул и сказал себе: ни черта подобного, его фортелей ихняя контора никогда не просечёт, пусть утрутся! Потратив несколько дней на «тёрки» [96] с городскими братками [97] , с кем с первого же дня пребывания в городе бывший «зэк» не мог не установить своих отношений, не заметных даже для доблестного ФСБ, Попов договорился о новых «ксивах» и начал готовиться к осуществлению плана. Козлы думают, что он жадный и, будучи повязан по рукам и ногам своей фирмой, не уйдет от них? Дураки! Они не знают, кто такой Меченый! Уговорить Таню оказалось на удивление легко, хотя менее всего она была готова оказаться в роли молодой хозяйки торговой фирмы. К тому же, как ни высока была мера установившегося между ними доверия, она пока не простиралась до таких высот, чтобы принять на веру его план, не ожидая подвохов. Меченый в очередной раз сыграл в открытую, прямо поделившись возникшими проблемами. Только так, полагал он, ему удастся убедить её, что его предложение не «подстава» [98] . Впрочем, даже предельная откровенность ещё не гарантия в договоре с женщиной, как известно, сотворённой вовсе не из ребра мужчины, а из неизвестного науке материала с высокой степенью сопротивления и колоссальной теплоёмкостью. Но Таня давно видела мир отлично от большинства. Во мановение ока могла принять решение, если на карту ставится Судьба. Тайное обладание священной реликвией сделало её способность ярче, а стоящую перед нею цель зримей, хотя и не сделало путь к ней легче. Даже наоборот, со дня, как Татьяна сознательно нарушила приказ «об изъятии и уничтожении археологического мусора», а особенно, с момента, как извлекла Чёрную Книгу из схрона и принялась за самостоятельное изучение текстов, неведомые прежде трудности посыпались на её голову, как из рога изобилия. Ощущение сужающегося вокруг кольца отчуждения, обрекающего на одиночество, стократ усилилось, яд отчуждения проник в семью, сделав едва возможными нормальные отношения с матерью и весьма болезненными контакты с отцом. Сводная сестрёнка-племянница, подрастая, стала странной. То её было не остановить в буйном припадке спонтанно вспыхивающей детской агрессии, всегда почему-то направленной на сестру-тётю Таню, то вдруг её было не оторвать от неё, и проявления детской ласки буквально лились через край. Череда сменяющих друг друга крайних чувств побудила отца сделать так, чтобы общение между Таней и её сестрёнкой свелось к минимуму. Когда рядом появился Меченый, это не скрасило её одиночества, к которому она стала относиться как к обязательной плате за мечту о воссоединении с Гришей. Поставленная в жёсткие условия крайне стеснённых средств и почти полного отсутствия выбора, она особо и не раздумывала, принимать или не принимать предложение Романа. Отработав в его торговой фирме, освоив нехитрые премудрости дела, поначалу ужасаясь открывшейся ей картине мира вещей, она понемногу свыклась с его утилитарной приземленностью. Десятки таких же, как она, брошенных государством женщин и мужчин с высшим образованием, а кое-кто и с учёными степенями, торговали турецким трикотажем, мылом, сигаретами. А ей выпала роль поставщика «ширпотреба» частным торговцам на рынке. Эта роль требовала отделаться от привычки «входить в чужое положение». Это было нелегко. Те, с кем она имела дело, были представителями её социального слоя. Инженеры разорившихся КБ [99] , научные сотрудники мелких НИИ [100] , доценты сокращаемых кафедр медленно умирающих ВУЗов. Работёнка за пять процентов от суммы общей выручки едва не завершилась к концу первого месяца вместо зарплаты начетом. Роман подтрунивал над нею, приговаривая: «Нельзя давать спуску партнёрам. Мол, если взяли товар на реализацию в течение условленного срока, то к концу срока деньги с них надо получить в любом случае, даже если что и не продано». Объяснял, торговцы на рынке ставят в розницу товар по таким ценам, что даже если что-то у них задержится или попортится, внакладе не останутся. А она «мягкотелостью» подводит и себя и дело. И Татьяна научилась перешагивать через «человеколюбие». Это оказалось просто сделать, как только однажды ей пришло в голову, что движение денег – не живая жизнь, оставляющая в душе след, вызывающая эмоции и влияющая на состояние духа, а игра, в которую вовлечённые в неё люди условились играть по определённым правилам, именно нарушение которых приводит к эмоциональным перегрузкам и унынию. И всё стало получаться. Поначалу смущаясь своей новой жёсткостью, девушка быстро освободилась от сомнений, и дело пошло. По крайней мере, пошла плановая выручка. Она терпела работу как временную. Её интересовало одно – возможность поехать к Грише. О тайной миссии соглядатая Роман ни разу не заговаривал. Но истинные «хозяева его игры» напомнили о себе. И молниеносная реакция Романа, непредсказуемая, потому неотразимая, помножилась на такую же молниеносную реакцию Татьяны, и нотариально удостоверенная сделка между ними ставила жирную точку на паутине хитроумных интриг, опутавших двоих людей.