Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Первый самолет появился в девятом часу утра. День стоял светлый и чистый, лишь блеклый: в небе держалась прозрачная, какая-то невесомая дымка, напоминавшая рассеянную пыль облаков, и солнце, процеженное тонкой пеленой этой пыли, утратило привычную яркость, казалось мягким и неназойливым. Его можно было принять скорей за луну, и только золотистые оттенки небесной дымки, обожженной июльским призрачным зноем, подтверждали, что это все-таки летнее солнце.

Самолет летел на большой высоте, теряясь в той самой дымке, и моряки на палубе теплохода задирали головы, тыкали пальцами в небо, стараясь разглядеть боевую машину. Судовые шумы, шелест волны за бортами заглушали отдаленный гул моторов, и трудно было представить, как самолет обнаружили. Возможно, это сделали миноносцы: на некоторых из них недавно установили новое секретное средство обнаружения — радиолокаторы.

Коммодор тревогу не объявлял, а принимать подобные решения самостоятельно Лухманов не имел права. Но он все-таки вызвал наверх артиллерийские расчеты, приказал расчехлить орудие и «эрликоны», подать к ним боезапас, изготовить оружие к действию. По переговорной трубе предупредил машинное отделение, чтобы были внимательней у телеграфа. Улыбнулся, услышав в ответ ворчливый голос Синицына. Стармех, как и капитан, вахты не нес, но в сложных условиях плавания ему полагалось находиться в машинном — точно так же, как капитану на мостике. Синицын же во всех случаях на ходу проводил там гораздо больше времени, чем в каюте или на палубе, к неудовольствию вахтенных механиков, которые в этом усматривали недоверие к себе со стороны «деда». А какое там недоверие! Попросту стармех любил свое дело, отдавался ему целиком и жизнь без него на судне считал пустою и скучной. Семячкин клялся, что даже во сне левое ухо у «деда» направлено на выхлопную трубу: нет ли перебоев в работе двигателя?

Ох этот Семячкин! Вот и сейчас Лухманов видел, как рулевой, возбужденный и огорченный, неохотно покидал свое место у «эрликона», явно разочарованный тем, что самолет скрылся так быстро. А ему, наверное, ой как хотелось проявить свои боевые способности! Лухманов слышал, как Семячкин допекал напарника по расчету — кока:

— Говорил же тебе: спрячь голову в сумку от противогаза, не гляди на него! Летчик увидел твою свирепость и дал стрекача. Сейчас, поди, уже над Бискайским заливом! А его подманывать надо, понял? Попрошу, чтоб заместо тебя ко мне подсадили Тоську.

— Слушай, — спокойно ответил кок, — ежели когда заест пулемет, набирай полон рот патронов и пуляй языком! Скорострельность будет что надо! Только рот иногда закрывай, чтобы получалось очередями.

— Да? — невозмутимо и грозно вызверился на него рулевой. — А стреляные гильзы куда отводить? Глотать их, что ли?

Кок, привыкший к неожиданным фокусам друга, все же не выдержал серьезного тона, рассмеялся.

Моряки на палубе продолжали обсуждать событие, то и дело посматривая на небо. Семячкин спустился к ним, важно проинформировал:

— Специальный морской самолет новой конструкции.

— Почему морской? — не понял кто-то.

— Заместо пропеллеров у него гребные винты с кораблей и спасательные круги на хвосте.

— Да ну тебя…

Дальнейшего разговора Лухманов не слышал, потому что на мостик поднялся Митчелл.

— Коммодор извещает: самолет германский. Нужно считать, с этой минуты конвой обнаружен.

Но это было ясно Лухманову и без коммодора…

Машинное отделение — особое царство на судне. Царство, где быт корабельный, моряцкий, соседствует с заводским, рабочим. Это, по сути, цех, только узкий и тесный, до предела загроможденный двигателем, генераторами, насосами, трубопроводами, различными механизмами и приборами; цех, где решетчатые пайолы, отшлифованные подметками ног, соединенные меж собой такими же истертыми трапами, возвышаются вокруг двигателя в несколько этажей, точно строительные леса; цех, уходящий глубоко вниз, к самому днищу судна, и потому расположенный под водой — волны плещутся за внешними его стенами где-то на уровне второго или третьего этажа пайолов.

Здесь всюду тесно. Среднюю, основную, часть помещения занимает главный двигатель, вытеснивший к бортам вспомогательные механизмы, большие и малые. Проходы между ними узкие, запутанные, и в плавании, когда все в машинном движется, пышет жаром, грохочет, пробираться по этим проходам можно лишь с особой сноровкой даже на тихой воде. А уж при качке…