Яков Потехин - Солдатская верность

— Погибнуть самому, но не дать врагу сбить такой самолет.

Эти слова Белоусова стали законом для летчиков полка. Они даже на выстрел не подпускали врага к охраняемым ими машинам.

20 ноября 1841 года из Кобоны на западный берег Ладожского озера прибыл первый конно-санный обоз с хлебом для ленинградцев. Шел он по льду Ладоги. Так начала свое существование Дорога жизни. А когда лед на озере окреп, по нему пошли колонны автомашин с тем же драгоценным грузом, что перебрасывался на транспортных самолетах, только в значительно больших размерах. Теперь полк Белоусова охранял ледовую трассу. Летчики чувствовали важность возложенной на них задачи и отдавали все свое умение и силы, чтобы обеспечить с воздуха безопасность работы автотранспорта.

Гитлеровцы, занимавшие южный берег Ладоги, находились всего в 12–15 километрах от трассы. Они держали ее под артиллерийским обстрелом, бомбили с воздуха. Невыразимо трудно было всем, кто был тогда на этой легендарной дороге. Нелегко было и летчикам. Над озером почти непрерывно велись ожесточенные воздушные бои. И как правило, с превосходящими силами врага. Вот один из таких незабываемых эпизодов.

Патрулируя над Ладогой, Семен Горгуль столкнулся с шестью «мессершмиттами». Вступить в бой с тремя, даже четырьмя самолетами противника — куда ни шло. Такие случаи бывали. Но шесть против одного!.. И все же комсомолец Горгуль не дрогнул. Он пошел на сближение с неприятельскими истребителями. Вражеская пуля впилась в тело комсомольца, но он продолжал неравный бой. Улучив момент, Горгуль прошил огнем своих пулеметов одного из фашистских стервятников, и тот, задымив, рухнул на ладожский лед. Советский летчик был ранен еще раз.

Наконец у краснозвездного «ишачка» иссяк боезапас. Остатки сил покидали Горгуля. До своего аэродрома не дотянуть. Летчик решил садиться на лед. Как это ему удалось сделать — трудно представить. И все-таки он мастерски совершил свою последнюю посадку…

Однажды по делам службы Леонид Георгиевич приехал в Ленинград. Он знал, что ленинградцы голодают, получают всего по 125–200 граммов хлеба, вернее не хлеба, а его суррогата. Если кусок, выпеченный из муки, жмыха, целлюлозы и других примесей, зажать в руке, из него текла вода. Знал он и то, что люди истощены, но увиденное на улицах города потрясло его. Редкие одиночные прохожие еле передвигали ноги. Кое-где лежали неубранные трупы ленинградцев, которых голодная смерть свалила прямо на ходу. Встречались ему люди, тянувшие за собой салазки с мертвецами, завернутыми в простыни…

Неподалеку от Исаакиевского собора Белоусову попалась навстречу девочка, совсем еще подросток. Но выглядела она старушкой. Одни лишь глаза сохранили что-то детское. И было в этих глазах столько горя, что Белоусов остановил девочку, разговорился с ней. Он узнал, что отец ее на фронте, а мать недавно умерла. Наташа, так звали девочку, третий день ничего не ела — какой-то мальчишка вырвал из рук хлебную карточку, когда она стояла в очереди за хлебом.

— Как же ты теперь будешь жить? — спросил майор.

— Не знаю, — ответила Наташа, грязной рукой размазывая слезы по почерневшему от копоти лицу.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать…

«Как и моей Надюшке», — подумал Леонид Георгиевич. Он недавно получил письмо от жены и дочери, которые, находясь в Алма-Ате, не испытывали ужасов, обрушившихся на ленинградцев.

— Вот что, дочка, — тихо проговорил Белоусов, доставая из полевой сумки небольшой пакет, — возьми-ка это…

— А как же вы, дяденька? — спросила девочка, догадавшись, что ей дает летчик.

— Бери, бери. Не спрашивай, как я. Это тебя не касается.

— Спасибо, дяденька, — сквозь слезы пролепетала девочка, крепко зажав в руках сверток, в котором был дневной паек Белоусова.

— Только смотри, чтобы опять кто-нибудь не выхватил.

— Ой, что вы! Я спрячу, — повеселев, сказала Наташа, засовывая бесценный подарок под пальто.

Белоусов смотрел вслед девочке и думал о том, сколько горя и страданий принесли фашисты советским людям, особенно ленинградцам, за это короткое время. К постоянно кипевшей в его груди ненависти к гитлеровским извергам добавилась еще одна тяжелая капля гневного негодования.

Вернувшись в полк, Леонид Георгиевич рассказал сослуживцам обо всем, что ему довелось увидеть в осажденном городе.

— Над каждым ленинградцем висит угроза голодной смерти, — говорил он. — Нам надо сделать все возможное, чтобы грузы в Ленинград шли беспрерывно.