Дмитрий Потехин - Врата

День Лёньки

Лёнька проснулся и увидел заливающий комнату солнечный свет.

«Ого!» – подумал он, уже забывший, когда последний раз видел солнце.

Потом с еще большей радостью он осознал, что у него уже почти не дерет горло, и голова больше не налита свинцом. Болезнь окончательно сдала позиции.

«Весна! Наконец-то!» – весело думал Лёнька, валяясь на раскладушке в небольшой комнате коммунальной квартиры, вся меблировка которой состояла из широкой деревянной родительской кровати, покосившегося книжного шкафа, тумбочки, письменного стола, пары стульев и зеркала.

Родители ушли на работу, и Лёнька был предоставлен самому себе. Болеть было скверно, но в то же время это были дни настоящей, неподдельной свободы, которую едва ли могли омрачить одиночество и назойливое жужжание над ухом домашних заданий.

Лёнька зевнул, потянулся. Нашарил лежавшую под кроватью «Машину времени», полистал, вспомнил, что забыл заложить страницу. Да и не очень-то хотелось сейчас читать.

Голые ветки с налипшими остатками снега весело махали ему в окно, требуя сейчас же выйти на улицу. Лёнька встал с кровати и подошел к окну. Мартовское солнце преобразило скучный желто-серый лик Москвы, превратив городской пейзаж в сплошной праздник жизни. Во дворе среди подтаявших сугробов, визжа, словно горные орлы, носились дети. Старуха, высунувшись из окна, кормила птиц хлебными крошками. Трое дюжих парней выносили из подъезда шкаф и кое-как грузили его в кузов полуторки под недовольные крики стоявшего рядом хозяина.

Лёнька открыл форточку, высунул руку. Не весна, а настоящее лето! Может и правда выйти?

Он представил, что будет, если он снова заболеет.

Ерунда! Болезнь дышит на ладан. Главное: одеться потеплее, укутаться шарфом и не дышать через рот. Да что, в конце концов, может сделаться от десятиминутной прогулки?

Лёнька сунул ноги в стоптанные тапочки, надел рубашку, взял коробку зубного порошку, щетку и почти бегом направился по длинному, обшарпанному коридору к ванной. Этот коридор, в котором никогда не горел свет, а вдоль стен неизменно висело на гвоздях разное барахло, всегда казался ему карикатурно мрачным и неестественно длинным. Даже в такой прекрасный день сюда не проникал ни один лучик света.

Одна из дверей открылась. Лёнька не обратил на это никакого внимания, думая о своем, но вдруг оглушительная затрещина обожгла его правое ухо. Чья-то сильная злая рука схватила его за шиворот и резко дернула назад.

– А ну иди ко мне!

Лёнька в ужасе и недоумении обернулся.

Над ним застыло бледное, вытянутое лицо с крупным сломанным носом и маленькими, круглыми, зияющими безжизненной пустотой глазами.

Рослый человек в белой рубашке и потертых галифе, с полотенцем на шее и опасной бритвой в одной руке наклонился к Лёньке и тихо проговорил, глядя в испуганные глаза мальчика.

– Еще раз будешь подслушивать у моей двери! – он поднес лезвие бритвы к Лёнькиному носу и внушительно повертел им. – Еще раз сунешь свой нос…

Лёнька не верил своим глазам. Он вдруг понял, что этот урод мог напиться или просто сойти с ума, а в соседних комнатах ни души. Никто ему не поможет!

– Ты меня понял, жиденок? – злобно спросил мужчина.

– Д-да

– Пошел! – он пихнул Лёньку с такой силой, что тот едва не споткнулся и не забороздил носом по шершавому полу.

Довольный своей выходкой негодяй, распевая, двинулся в сторону ванной.

– Широкие лиманы, зеленые каштаны…

Лёнька юркнул в одну из незапертых комнат и решил пока зубы не чистить.

– Качается шала-анда на рейде голубо-ом…

Лёнька с ненавистью посмотрел ему в след. На глаза наворачивались слезы.

Это был Георгий Гарцев. Человек без семьи, без друзей, неизвестно откуда взявшийся в квартире много лет назад и неизвестно чем занимавшийся. Соседи смотрели на него со смесью страха и брезгливости, однако тронуть его не смел никто. Ходили слухи, что на его совести самые темные дела, что это благодаря ему из квартиры в свое время исчезли профессор Кондрашевский и инженер Асмолов со своей женой. Впрочем, это были лишь предположения.

Настроение гулять пропало, но не полностью. Лёнька вышел из подъезда и сразу понял, что нет, пожалуй, все-таки еще не лето. Однако поворачивать назад было поздно, и он, подняв воротник (как для тепла, так и для конспирации), похрустывая льдом, направился в сторону арки.

Улица была непривычно пуста и по-прежнему отдавала глубокой зимней меланхолией. Темные молчаливые окна, блеклые вывески, облупившиеся парадные двери. По слякоти проезжей части, ворча, катились серые автомобили. Кое-как убранный с тротуаров снег громоздился грязными сугробами под окнами домов, над которыми свисали, словно зубы хищной глубоководной рыбы, огромные сосульки. Мало кто гулял по Москве в полдень буднего дня. Когда же на другой стороне улицы вдруг показался конный милиционер, Лёнька ощутил себя в новом, прежде незнакомом ему амплуа прогульщика и прохиндея.