Дмитрий Потехин - Врата

Гарцев издал сдавленный вопль, чувствуя, как невидимый комок лезет ему в горло, перекрывая дыхательные пути. В приступе мучительной асфиксии он согнулся пополам и начал оседать на грязный асфальт, хрипя и хватаясь за шею. Травин смотрел на него помертвевшим взглядом, не выражающим ничего, кроме презрения и безразличия. Через некоторое время Гарцев уже бился в конвульсиях, из последних сил пытаясь схватить учителя за полы пальто.

– Придется идти своим ходом, – со вздохом промолвил профессор, взглянув на стрелки карманных часов. – Всего доброго! Знаете, если б я не был с вами знаком столько лет, то наверно не решился бы отправить вас в Лимб. Вдруг вы из чувства мести попытаетесь саботировать операцию? Но! Зная то, как сильно вы любите жизнь, как страстно вы за нее цепляетесь, я пребываю в полной уверенности, что все будет сделано на совесть.

Он бросил последний взгляд на судорожно дергающееся под ногами тело Гарцева и медленно удалился, шаркая калошами.

Комок в горле исчез так же внезапно, как и появился. Гарцев лежал на тротуаре Моховой улицы с покрасневшими, выпученными глазами, отчаянно хватая ртом драгоценный воздух и оглашая улицу жуткими воплями.

Когда он попробовал встать, его стошнило. Пошатываясь и надрывно кашляя, словно больной туберкулезом, Георгий побрел по улице, думая лишь о том, где бы ему сейчас напиться до полного забытья.

Похороны

Елена Дмитриевна схватилась за сердце и, теряя сознание, начала заваливаться набок. Бледный как полотно директор нашел в себе силы ее подхватить. Коридор школы огласили разноголосые рыдания, всхлипы, стоны. Плакали взрослые, плакали подростки, плакали дети.

Сбросив с себя оцепенение, Лёнька повернул голову и увидел тяжело потупившего взгляд Егора. Он не плакал, но выглядел совершенно опустошенным.

– Занятия отменяются! Все свободны! – голосом актера-трагика воскликнул директор.

Ученики стали возвращаться в классы, чтобы забрать вещи. Впервые их мысли ничем не отличались от разговоров взрослых.

– Что же теперь-то?

– Америка нападет!

– Отец говорит, на нем одном все держалось!

– Это должно было случиться, но я не верил! – причитал староста Димка Соловьев, ломая пальцы. – Ах, ах, какая потеря! Какой подкоп под фундамент нашей страны! Если бы было изобретено средство от смерти!

– Пошли в колонный зал!

– Кто ж нас туда пустит! Надо на похороны идти девятого!

– Да че его смотреть-то? – угрюмо буркнул Пашка Козуб, запихивая учебники в старый вещмешок. – В газетах фотографий полно. Айда во двор шайбу гонять!

Биджо Роинишвили врезал ему по макушке трясущимся кулаком.

– Ты щто баран глупий?! О ком разговариваишь, дурак! – вскричал он, заливаясь слезами.

Краем глаза Лёнька увидел, как Богданов вышел из класса, свистом зазывая свою братву.

– Пойдем на похороны? – тихо спросил Егор Лёньку.

– Мы все равно его не увидим. Представляешь, сколько народу будет.

– Пойдем! Никогда его вблизи не видел, только на мавзолее издалека. Теперь хоть шанс появился.

Лёньке не очень-то нравилась эта идея, но глаза Егора были полны решимости. «Что-то должно случиться», – мрачно думал Лёнька. Он не смел бросить товарища.

Когда они вместе с сотнями ребят и взрослых высыпали из дверей школы, у входа в соседний корпус Лёнька увидел мелькавшую в толпе черноволосую девочку.

Элина посмотрела на друзей мокрыми глазами.

– Как страшно! Никто ничего не знает, говорят, конец нам всем!

– Слушай их больше! – Лёнька обнял дрожащую фигурку. – Король умер, да здравствует король! Знаешь такую французскую пословицу?

– Мы решили идти на похороны девятого марта, – сказал Егор.

– Я с вами!

– Элина…

– Я тоже хочу увидеть.

Родители Лёньки не допускали и мысли о том, чтобы присутствовать на похоронах. Отец, расхаживая по комнате, гадал, кто же теперь станет «новым кесарем», мать писала письмо родным в Гомель. Зная родителей, Лёнька ни одним словом не обмолвился о своих планах.

Утром девятого марта небо над Москвой было безукоризненно белым, словно огромный кусок савана, накрывший город.

Лёнька, Егор и Элина, стуча ботинками, бежали по улице Кирова, целиком отданной во власть пешеходов. Автомобильное движение прекратилось. Люди неслись отовсюду. Из каждого переулка, подъезда и подворотни то и дело выскакивал взъерошенный человек с замутненным взглядом и присоединялся к потоку. Казалось, в Москву входит беспощадное вражеское войско, или ее вот-вот затопит лава извергающегося вулкана. Мужчины, женщины, подростки, старики, даже безногие инвалиды, катившиеся на своих жалких тележках между тысяч ног. Лёнька видел женщину, у которой в заплечном мешке болтался ее муж, лишенный всех конечностей.