Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— Командир, ты почему не спрашиваешь о вчерашнем решении? — повернулся к Николаю стоявший рядом Волков. — Ведь приняли-таки мы вчера в партию Козлова. И двоих взводных твоих приняли — Медведева и Громова.

— А я от них самих об этом знаю, — улыбнулся Колобов. — Спасибо тебе, Юрий Сергеевич. Сам так решил или моя критика помогла?

— При чем тут твоя критика?.. — договорить Волков не успел. Где-то за лесом грохнул выстрел и первый снаряд, с сухим шелестом распарывая небо, пронесся над ними. На несколько секунд он словно бы затерялся где-то за рекой, затих, но вдруг обвально ухнул разрывом. И тут же траншея задрожала от расколовшейся невообразимым ревом и скрежетом тишины. Сотни орудий и минометов ударили по вражескому берегу.

Над передним краем противника и дальше, до самого горизонта, который сейчас только угадывался, вспучилась и грязными пятнами стала подниматься в воздух земля. Словно в какой-то дикой пляске вставала, опадала и конвульсивно дергалась сплошная стена разрывов в несколько километров по фронту и в глубину. Разрывы то сливались, то распадались, то опять соединялись в сплошную стену вздыбленной земли и дыма. На их фоне, черным по черному, взлетали бревна и доски — остатки того, что секундой назад было дзотом, блиндажом или землянкой.

На том берегу сейчас умирали немцы, и Николай воспринимал это как естественное и справедливое, потому что они сами пришли сюда, потому что когда-то должен же наступить конец мучениям и медленному умиранию великого и прекрасного города, потому что должна восторжествовать справедливость для сухонькой старушки, встреченной им в ленинградском трамвае, для шестилетнего мальчишки с военной пересылки, мечтающего накормить всех людей пшенной кашей, для тысяч и тысяч умирающих от голода детей, женщин и стариков.

— Вот так дают жизни «боги войны»! Не то, что в сентябре, — услышал Николай голос Фитюлина. — Ну, держись, немчура, сейчас мы тебя разнесем! Когда же эта «молотилка» кончится?

Колобов и сам с нетерпением ждал сигнала к атаке, чтобы поднять за собой роту и рвануться через застывшее русло реки вперед. Но артиллерийская канонада не замолкала. В дополнение к ней над вражескими позициями появились наши бомбардировщики. Одни шли в сторону Синявино, другие к Шлиссельбургу, третьи принялись бомбить ближайший тыл противника, его батареи и пункты управления.

Однако Колобова сейчас больше интересовали не мощные разрывы фугасных бомб и тяжелых снарядов, а почти неслышные в общем грохоте и реве слабые хлопки выстрелов полковой артиллерии. Выдвинутые на прямую наводку, полковые батареи били прямо по береговому обрыву, разрушая врезанные в него пулеметные гнезда. Ему трудно было судить об эффективности этой стрельбы, но если пушкари били не наугад, если у них имелись точные ориентиры, они могли оказать большую помощь изготовившимся к атаке пехотинцам.

Разбитый и разболтанный тысячами снарядов и мин морозный воздух гремел и вибрировал над прибрежной траншеей. Весь противоположный берег затянуло дымом и гарью. Казалось, там давно уже не должно было остаться ничего живого. А пушки все били и били по невидимым уже целям, и группа за группой проплывали над головой бомбардировщики. Наконец, последним аккордом этой жуткой какофонии в воздухе пронеслись огненные языки реактивных снарядов гвардейских минометов. И тут же над Невой взметнулись сигнальные ракеты.

В этот миг над бруствером взметнулась напряженная как струна фигура Андрея Пугачева:

— За город Ленина, за Родину, вперед!

И тут же, вплетаясь в гул не утихшей еще канонады, раздались ошеломившие Николая своей неожиданностью звуки «Интернационала», вырвавшиеся из меди труб сводного духового оркестра, невесть когда оказавшегося рядом с десантниками. Весь правый берег запестрел выскакивающими на лед реки группами бойцов. В считанные секунды они слились в многотысячную тринадцатикилометровую лавину, протянувшуюся от Шлиссельбурга до Второго городка имени Кирова. Грозный, могучий вал покатился по Неве, и хотя ожила вражеская артиллерия, и все гуще свистели пули и осколки, и то тут, то там падали на лед бойцы, страх куда-то исчез, уступив место пьянящему, неудержимому порыву.

Немецкое командование не ожидало каких-либо активных действий советских войск на этом участке фронта. Прошедшие после очередной неудачной Синявинской наступательной операции три месяца были, по мнению гитлеровских генералов, слишком малым сроком для того, чтобы накопить достаточные силы и подготовиться к новой попытке прорвать кольцо блокады. Поэтому в особенно морозные ночи немецкие командиры оставляли в передовых траншеях лишь наблюдателей, давая возможность остальным обогреться, обсушиться и отдохнуть в тепле землянок, находившихся в некотором удалении от берега. Так случилось и в то январское морозное утро, когда ртутный столбик опустился к тридцатиградусной отметке.