Нгуен Динь Тхи - Разгневанная река

Услышав, что к воротам подъехал велосипед, Хой отложил дневник. Это вернулся Донг.

— На берегу озера все деревья увешаны лампами, — послышался его голос из комнаты хозяина. — Светло как днем. Я ехал по Чангтхи и Котко, кругом знамена, и французские и императорские с драконом, столы с курильницами. Если хотите, сходите полюбуйтесь, как готовятся встречать Бао Дая.

— А когда он прибудет?

— Дня через три-четыре.

— В старину говорили: «Куда император взглянет — там загорается дом». В каком-то году Бао Дай возвращался из Франции и должен был заехать в Ханой. А у нас в селе была девушка, дочь Фат Дата, хозяина москательной лавки. И вот она заладила: хочу стать женой императора! Месяц готовилась, платье шила, прихорашивалась. «Только бы, говорит, он посмотрел на меня — непременно влюбится!»

— А что, дядя Бинь, неплохо бы пожить, как Бао Дай? Одна-единственная у него забота — чучелом служить на огороде у французов. Зато куда ни поедет — на всем пути флаги, курильницы, любую девушку выбирай — не откажет!

Хой все еще был под впечатлением дневника Лока, но не удержался от улыбки. Короли, императоры! Старик Деку хитер: рассчитывает загладить позор французского колониального гнета и хоть как-то устоять перед японцами. Вот и ломает комедию, пытается укрепить прогнившие троны в Индокитае. Думает и народ обмануть, и дешевый авторитет приобрести, и японцев обойти. Знамена, курильницы… Фарс! Придет ли время, когда он, Хой, сможет написать об этом? Опубликовать дневник сошедшего с ума солдата? Ведь рассказы, которые он пишет, для этого общества не больше чем булавочные уколы. Чего он этим, собственно, достигает? Так, развлекательное чтение. Для него самого — заработок. А ведь воображает, что создает замечательные произведения! Ни дать ни взять «Толстой с Мучной улицы», который поставляет в еженедельники «чувствительные» рассказы по донгу за штуку и не сомневается, что он — вьетнамский Толстой. На улицу этот писака выходит не иначе как в европейском костюме, впрочем изрядно потрепанном. Наряжается в него и перед тем, как сесть за работу. К письменному столу идет непременно при галстуке, торжественно, словно на литургию. Но когда к этому «Толстому» приходит кто-нибудь из знакомых, его дети — их двое — караулят гостя у двери и, едва тот выходит, подскакивают к нему и, протянув ручонки, клянчат без всякого стеснения: «Дайте, пожалуйста, хао!» Хой вспомнил, как однажды они бежали за ним до самого вокзала, пока он не вывернул пустые карманы. Разочарованные ребятишки презрительно фыркнули и, взявшись за руки, повернули домой.

Донг вошел в комнату, повесил на крючок рубашку и отправился во двор «побоксировать» перед сном. Хою было слышно, как он, тяжело дыша, прыгает и наносит удары по чему-то мягкому, и у него шевельнулось смешанное чувство жалости и зависти к наивному энтузиазму брата. Но тут же мысли Хоя снова вернулись к Локу. Что ожидает нынешнюю молодежь? Ведь она не пойдет по пути, проторенному прошлыми поколениями. Молодежь пришла в движение, она стремится к действию, хотя еще и не представляет себе, что именно нужно предпринять.

Хой снова открыл дневник. После описания сражения под Лангшоном следовало несколько страниц, испещренных какими-то странными рисунками: повешенный с отвисшей челюстью и вывалившимся языком; обнаженная женщина с распущенными волосами и острыми, как когти, судорожно растопыренными пальцами; сердце, раздавленное гусеницами танка, и, наконец, лицо солдата в каске, с острым носом-клювом, оскаленное в жуткой гримасе. Потом снова пошли записи.

«20.X. Неожиданно перебросили в Сайгон. Меня назначили во второй Тонкинский стрелковый полк под командованием лейтенанта Биго.

21.X. Готовимся к отправке в Камбоджу. Кажется, придется драться с кхмерцами!

25.X. Две последние ночи шатался по Тёлону. Такое впечатление, что здесь понятия не имеют о войне. Вовсю сияют огни, улицы полны народу, индийские магазины и китайские лавки забиты товарами, в воздухе пахнет грибами, жареной уткой, соевым соусом и еще чем-то вкусным. И все это смешивается с «ароматом» сточных канав, дымом опиумокурилен, запахом пота, духов, помады… На каждой улице — пагода, храм или кумирня. И конечно же, неизменная чайная либо ресторанчик, где всю ночь напролет стучат костяшки, звякают медные тарелочки, пиликают скрипки, слышатся тонкие голоса певичек-китаянок. Полуголые, с лоснящимися от жары лицами официанты нараспев выкрикивают названия блюд. Разноцветные неоновые огни слепят глаза. В Тёлоне, по-моему, жизнь не затихает круглые сутки. Парикмахерские, опиумокурильни, публичные дома в переулках и в полночь набиты посетителями. Не говоря уже о таком большом заведении, как игорный дом «Великий свет», куда можно войти в любое время дня и ночи. Здесь найдется и блюдо, и игра, и проститутка на любой вкус.