Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

На улице стало прохладней, небо заволокли появившиеся ниоткуда фиолетовые тучи. Будет дождь, я с грустью улыбнулся. Рядом завизжали тормоза.

— Андрей! Артист!

— Я оглянулся — в темно-зеленом салоне новенькой «Вольво», восседал Юра. Он радостно, с какой-то снисходительностью улыбался и подмигивал.

— Вот это встреча! — Юра хлопнул дверцей, выходя навстречу. На нем был красный пиджак — символ а-ля «новый русский»; белая, с черным воротничком, рубашка; аляповатый галстук; темные брюки и туфли. Короче представительный и преуспевающий господин. Юра протянул руку, крепко пожал и повторил:

— Вот это встреча.

— Привет, — неохотно ответил я. Меня раздражала его улыбка — сладенькая, приторная, неискренняя, в ней не было прежнего Юры.

— Куда направляешься? Подвезти?

— Нет, спасибо, мне недалеко.

— Юра посмотрел внимательнее, что-то почувствовав в моем тоне. Глупая улыбка сползла с лица.

— Что с тобой, старик? Давно вернулся оттуда?

— Откуда — оттуда? — покровительственный голос раздражал.

— Сам знаешь, откуда, — Юра похлопал по карманам пиджака. — Вот черт, сигареты в офисе забыл.

— Я протянул пачку, мы закурили.

— А я еду, смотрю — вроде Андрюха идет. Даже не поверил. Увидел и по тормозам. Мне повезло. В фирму устроился, к школьному товарищу. Теперь я — начальник маркетинга, — на лице вновь зажглась самодовольная улыбка.

— Квартиру пока приходится снимать. Ничего, скоро куплю. — Он с любовью посмотрел на машину:

— Не моя — служебная. Крутая тачка, правда? Как наш дом? Не сгорел?

— Стоит.

— Стоит, — Юра фыркнул, — мародеры давно вынесли все ценное. Позавчера, по «ящику» передавали, что бои вспыхнули с новой силой. Премьер министр уже согласен на переговоры — создадут новую свободную республику. — С ненавистью в голосе продолжил:

— Туда бы пару бомб и войне конец. Столько пацанов положили. Все либеральничаем, скулежом занимаемся. Эх, — Юра взмахнул рукой, — говорильня одна. В правительстве или алкаши, или бараны. Нужна сильная личность. Слышишь, артист, давай, поставлю тачку и заскочим куда-нибудь, отметим встречу.

— Какую?

— Нашу, ты чё, чувак?

— Да пошел ты, — больше не мог его выносить.

Развернулся и быстро зашагал по улице.

— Эй, Артист! Ты, чё, чувак? Да, пошел ты сам! — Сердито хлопнула дверца, машина резко рванула с места.

Мохнатые, черные тучи оккупировали небо, поднялся ветер. Я ускорил шаги и вскоре вошел в набольшее, пропахшее кофейным ароматом помещение. Несколько столиков были заняты шумной молодежью. Угол барменской стойки оказался свободен. Я запрыгнул на мягкий круглый табурет.

Передо мной вырос смуглый, темноволосый хозяин заведения, похожий на турка: темные глаза, как кофейные зерна, большой горбатый нос и густые, сросшиеся на переносице, черные брови.

— Здравствуйте.

— Сто грамм коньяка и крепкий кофе по-турецки.

— Сделаем. — Он оставил меня на несколько минут и вернулся с коньячным фужером.

— Могу предложить лимон, шоколад.

— Лимон.

Хозяин удалился. Вертя в пальцах фужер, принюхиваясь к коньячному благовонию, я задумался. Господи, ты плохо создал наш мир, он такой ненадежный. В нем легко потерять веру, мечту и так и не обрести смысл существования. Есть ли он смысл? Судя по всему — нет. Добром плати за добро, не убий, не укради…Это тяжело, почти невозможно, для слабых и капризных людей, потому что зло совершать легче, чем добро и оплачивается монетой. Сынка твоего тоже, на серебряники разменяли. Это у нас генетическое — ничем не вытравить христопродажничество. Убивать привыкаешь, а философии придумываем исходя из ситуаций и поступков. Они всегда, как оправдательные приговоры. Что делать после того, как вынырнул из грязи, как от неё очиститься? Время лечит? Возможно, но когда его не хватает? Хочу вернуть то время, вернуться туда…Зачем? Не знаю…Я там потерялся и хочу найти себя…Недавно отправил капитану письмо. Жду — он должен позвать.

Я выпил коньяк, поставил пустой фужер:

— Помню о тебе, никогда не забуду. Света…

На улице зашумел, зарыдал дождь. Порыв ветра швырнул в кофейню холодную свежесть ливня. Бармен включил магнитофон:

— из очень далеких, потерянных годов пел Галич, удивляюсь, откуда у бармена такие записи.