Владимир Калачев - Не склонив головы

Люди, забыв, что у них в руках карты, внимательно слушали своего товарища.

— И знаете, друзья, у меня появилась мысль, — заметно волнуясь, продолжал Петр Михайлович. — Если тайно остаться в помещении возле готовых блоков на ночь, то можно кое-что сделать…

— Что сделать? — с недоверием спросил Соколов.

— Я сказал…

— Это я слышал, — раздраженно перебил Соколов, — но для того, чтобы «кое-что делать», необходимо знать устройство аппаратуры. Черт возьми, хотя бы немного знать. А кто из нас что-нибудь смыслит в ней? Ну, кто?! — горячо шептал Соколов, — нет таких, а значит следовать твоему совету нельзя! Не-е-ль-зя! — закончил он и раздраженно бросил карты.

— А вот можно! — возразил Алексей, Было видно, что парень с трудом сдерживает себя. Он смотрел прямо в лицо Соколова и, будто помогая себе, взмахнул рукой: — Можно!

— Каким же образом?

— А вот каким: среди русских пленных есть человек, который сумел бы помочь нам.

— Вы совсем сошли с ума, — Соколов привстал, — вы забыли, где находитесь…

Петр Михайлович молча слушал спор. При последних словах Смородина на лице Лугового отразилась тревога, Он начинал догадываться, кого имеет в виду Алексей, но все же в разговор не вмешивался.

— А я говорю, что есть такой человек, — настаивал Смородин.

— Кто?.. Ну, кто?!

— Из Бронска со мною ехал один крупный специалист по радиотехнике. Он здесь. Это — ученый Органов.

— Никакого ученого здесь нет! — вдруг оборвал Алексея Луговой. — И запомните навсегда, среди нас есть только «завербованный» рабочий Органов!

Как? — не понял Алексей. — Ведь я…

— Да, да! И если ты знал, что-либо об ученом Органове, — резко продолжал Луговой, — то забудь, понимаешь, совсем забудь об этом.

Соколов и Пашка удивленно смотрели на Петра Михайловича.

— Тебе ясно, Алексей? — между тем строго спросил Луговой у Смородина.

— Ясно… — неуверенно проговорил тот. Но быстро осмыслив, что от него требует Петр Михайлович, уже более твердо повторил: — Ясно!

Луговой, с неодобрением посмотрев на Соколова, сказал:

— Знания, необходимые для этого дела, у нас есть.

— Загадки!.. — пожал плечами Соколов.

— Нет, не загадки. Вот чертежи. — Луговой положил на нары небольшой листок бумаги. — Смотрите…

Все склонились к чертежу. Стараясь говорить тише, Луговой, поясняя чертеж, рассказывал, что можно сделать за ночь с аппаратурой, если остаться тайно в закрытом помещении.

— Вот здорово, — заговорил Пашка. Луговой кивнул Алексею:

— Вас с Краснициным двое, кроме того учитель…

— Что вы, Петр Михайлович! — Алексей привстал, — я уже подобрал группу ребят. Знаете, Петр Михайлович, сейчас смело можно привлечь к делу еще несколько человек, ручаюсь за них, как за себя.

— Как за себя?.. — переспросил Луговой.

— Точно.

— Смотрите, в нашем деле ошибаться нельзя. Ошибка — это гибель людей.

— Понимаю, Петр Михайлович.

— Хорошо, будем считать, что на первый раз есть на кого опереться. Я тоже присмотрелся к некоторым товарищам, думаю, надежные хлопцы.

— Петр Михайлович, — решил уточнить Алексей, — связь — через тройки?

— Обязательно. О цепочке ни в коем случае не забывай…

Луговой давно уже решил поговорить начистоту со своим товарищем по училищу. Но Соколов избегал этого разговора. Он не скрывал от Петра Михайловича своего отношения к делам подпольщиков. Правда, когда представился случай, то и сам, спрятавшись на ночь в цехе, вывел из строя несколько блоков радиолокационной аппаратуры, но в душе Соколов считал эти действия ошибочными. «Мы подвергаем людей слишком большому риску! — с раздражением думал он. — В наших условиях главное выжить и дождаться своих».

Однако разговор между старыми сослуживцами все-таки состоялся. Петр Михайлович прямо спросил у Соколова:

— Ты что, дрожишь за свою шкуру?

Соколов никогда еще не слышал от друга таких резких слов и в первую минуту смешался. Истолковав растерянность Соколова по-своему, Луговой с горькой усмешкой добавил:

— Слишком сильно развит у тебя, Костя, животный страх.

Соколов побледнел:

— Я… трус?

Луговой хотел сказать: «Так выходит!», но тут же вспомнил, что Соколов недавно оставался на ночь в цехе.

— Ты, Костя, стал другим, — добавил он тихо.

Соколов опустил голову, замолчал. Взглянув на побелевшую голову товарища, Луговой вдруг почувствовал, что он неправ.

— Петро, если бы кто-нибудь другой сказал мне эти слова, я бы мог ударить, — устало произнес Соколов.