Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

— Не знаешь, как называется эта большая яркая звезда над нашими головами? Мне кажется, она самая красивая…

— Что ты! — возразил Шмулик. — Это плохая звезда. Жестокая… Марс. Бог войны… Посмотри, какая она багровая, вся словно переливается.

— Разве? — Леся испуганно замахала руками. — Ну да что поделаешь… Я уже загадала… Дала себе зарок — где б мы ни были, но каждый вечер ровно в десять мы с тобой обратим свои взоры на эту звезду и подумаем друг о друге;..

Мягкая улыбка промелькнула по лицу Шмулика.

— Каждый вечер? В десять? Где б мы ни были? Хорошо, — промолвил он тихо, всматриваясь в далекую звезду и снова прижав к груди Лесю.

Оба молчали. Неспокойная тишина охватила всю округу. Где-то далеко-далеко слышался только хриплый собачий лай, ему вторили лягушки на берегу Днестра. Озаренные призрачным сиянием луны, внизу раскинулись поселок и село. Нигде ни огонька. Дома, хатенки давно погрузились в глубокий сон. Не хотелось думать, что скоро пролетит эта короткая ночь, что близится разлука…

Они потеряли счет времени. Не хотелось думать о расставании. Они были счастливы и желали одного: чтоб эта ночь никогда не кончилась.

У подножья скалы забрезжил рассвет. Леся вскочила, отошла от мшистой скалы…

— Что мы натворили? Мы словно ума лишились оба…

— Что ты, родная моя…

— Нет, нет, не говори. Это нехорошо. Как я буду матери, людям смотреть в глаза?

— Как? С высоко поднятой головой!..

— Не говори так. Что ж получается — невенчанная жена? А нашего сына… — Тут Леся осеклась, решительно взглянула в глаза любимому, а после долгой паузы добавила: — Ну да ладно. Пусть называют, как хотят! Я тебя все равно люблю. Ты мой навсегда.

На какое-то мгновение в этом нежном юном облике вспыхнул огонек. Огонек достоинства и решимости женщины, готовой на все во имя своей любви.

Вдруг необычно легко и весело стало на душе. Подняв ее, как ребенка, на руки, парень сбежал что есть духу вниз, летел сломя голову, так, что дыхание захватило.

Он остановился внизу у родника, и она наконец вырвалась из его рук.

— С тобой так страшно, — сказала она и, опасаясь, как бы он снова не подхватил ее на руки, подошла к роднику, от которого пахнуло на нее свежестью и прохладой, опустилась на колени и припала к нему разгоряченными губами.

Рассвет улыбнулся им из-за крутого кургана, который стоял как вечный часовой на восточном краю местечка. Далеко на окоеме сверкнула седая полоса и потянула за собой несколько солнечных лучей.

— Светает! — испуганно сказала Леся. — Мы с тобой совсем обезумели. Что люди скажут, когда увидят пас?

— Пусть! — усмехнулся он, обняв ее. — Пусть смотрят и завидуют!..

— Мне достанется от матери… Впервые в жизни возвращаюсь домой так поздно. Что я ей скажу?

Леся потянула его за руку, и они побежали к околице села. Возле своего дома она испуганно оглянулась, приподнялась на цыпочках, обняла парня и припала к его губам. Оторвавшись, сказала печально:

— Иди домой, отдохни малость. Утром ведь в дорогу. Ступай! Я позже к тебе приду…

— Ты что гонишь меня? Я лучше побуду с тобой…

— Что ты! Дома будут волноваться. Я позже приду…

И, махнув рукой, скрылась за калиткой.

Он еще долго стоял не двигаясь, не хотелось уходить.

…Он шагал неторопливо по извилистой тропинке, обильно увлажненной росой. На деревьях защебетали птицы, радостно встречая наступление нового дня. Шмулик шагнул, чувствуя пьянящую усталость. Он перешел через дубовую кладку, нависшую над крутым яром, свернул к винограднику. Хотелось еще побыть наедине со своими мыслями, со своими мечтами. Предстоит неведомая дорога. Куда-то приведет она его? После этой ночи еще труднее расставаться с Лесей. Ее теперь не хватало больше, чем когда-либо. Казалось, что еще никогда он не любил ее так сильно.

Когда Сантос приблизился к своему дому, он увидел на лавочке под старым кленом сестру Руту и Симона — сына Менаши-бондаря. Они сидели в некотором отдалении друг от друга и молча смотрели в разные стороны. Чтобы не спугнуть их, Шмулик спрятался в густых кустах и ждал, когда они разойдутся, чтобы войти в дом.

Молчаливый сержант сидел на краю скамейки, глядя в сторону Днестра, на котором переливались первые солнечные лучи. Сержант был в новом костюме, в клетчатой кепке и при галстуке, который явно мешал ему. Он то и дело посматривал на девушку, подбирал для нее слова, но они, видно, не трогали ее. Он говорил совсем не то, что ей хотелось услышать, и она злилась, с досадой поглядывала на него, пыталась даже уйти, но он задерживал ее, собираясь, очевидно, сказать ей что-то очень важное.