Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Мейлех Мазур переводит взор на Днестр, растирает между пальцами потухший окурок, бросает его в сторону и продолжает свое повествование так же неторопливо и размеренно, а окружающие сидят и стоят вокруг и, как бы ни были заняты, все равно внимательно дослушают до конца.

— Так вы, может, интересуетесь, чем все это кончилось, куда девался наш Сербско-Карельский его величества и так далее гвардейский полк и 16-й Императорский драгунский и так далее полк? Так наберитесь еще немного терпения, слушайте. Мы были страшно потрепаны. Пополнения ждать неоткуда, мы голодали, погибали от холода, болезней. А немцы бросили против нас свой знаменитый прусско-баварский конный корпус. День и ночь не прекращались бои. Мы отбивались из последних сил. Не было ни снарядов, ни патронов. Помощь не приходила. Море крови проливалось на тех болотах. Поредели наши полки. Обессиленных, измученных, израненных, окружили нас, живых, и взяли в плен. Спасибо генералу Гудкевичу! Это после его командования нас окружили и захватили в плен. Сам генерал бежал куда-то…

Пруссаки построили пас, а у кого были кресты и медали на груди, тех поставили впереди, чтобы немцы, которые выбежали на дорогу смотреть на нас, видели, что не простых пленных ведут.

Два дня нас гнали под проливным дождем. Гнали через села и местечки, выставляя напоказ, и наконец привели в какой-то лагерь. Это был огромный, захламленный двор бывшего кирпичного завода, опутанный колючей проволокой. Рассказать вам, где мы спали, и на чем, и что ели, — все равно не поверите. Это был ад, где погибали честные солдаты с голодухи, мерли от стужи и болезней. За короткое время там, за колючей проволокой, выросло огромное кладбище. На нас сгнили рубахи. Мы неимоверно мучились, но кресты и медали никто из пас не снял. И я тоже не снял свои железки — два Георгия и медаль «За храбрость». Мы это нарочно носили: пусть, мол, прусские гады, мучители проклятые, видят, что мы честно сражались за свое отечество, и не наша вина, что такие проходимцы, как генерал Гудкевич и ему подобные, довели нас до гибели.

Да, с первого часа, как только нас загнали за колючую проволоку, мы стали думать об одном: как бежать из этого ада. Долго готовились и однажды ночью — у немцев был какой-то праздник — мы напали на постовых, перебили их и, забрав оружие, вырвались на волю. В одиночку и группами мы ушли в болота и леса. Многие из нас добрались до белорусских лесов, а оттуда уже попали домой… И я, как видите, выдюжил, вернулся…

Да, так о чем мы? Интересуетесь, как я дожил до такого почтенного возраста? Я вам могу на это ответить одно: наверное, всевышний решил, что я тоже приду к нему из нашего болотного ада, заранее и вычеркнул меня из списка живых. В этом, вероятно, и есть причина того, что я еще живу. Можете мне поверить, что тот, кто испробовал сладкую жизнь в немецком лагере военнопленных, может быть уверен, что проживет много лет не старея душой…

Вернулся домой… Короткие слова… А сколько за ними горестей, страха, трудностей!

Мейлех Мазур хлебнул горя, пока добрался тогда домой. Исходил немало, в тифозных теплушках ехал. Однажды в вагоне он заболел сыпняком, и его высадили из вагона на какой-то станции. Несколько недель он провалялся в лазарете, высох весь от голода, но выжил. А как выжил — и по сей день не представляет. Солдатское счастье помогло, не иначе…

А дома его уже давно похоронили и оплакали. Последний привет от Мейлеха Мазура принес с фронта Кузьма Матяш, который тоже чудом выжил. Рассказал тогда солдат во всех подробностях, как они встретились на войне, как сосед случайно нашел его и спас от гибели.

Трое сыновей Мейлеха Мазура, как мы уже говорили, пали в боях, и остался дома лишь один, младший, Перец. Один как перст. Это был очень расторопный паренек, но страшно непослушный. Ни матери не слушался, ни вернувшегося с фронта отца. Малыш рос как горох при дороге, слыл дикарем, непоседой и своенравным. В школу ходил, когда ему заблагорассудится, уроки почти никогда не готовил. По целым дням как ошпаренный носился по улицам городка с оравой таких же сорванцов, как сам, гонял собак, выдирал из конских грив волосы и мастерил ловушки для птиц, болтался целыми днями в Днестре. И не один. С ним был его лучший дружок Петя Гатчинский. Петя жил по другую сторону яра, как раз напротив дома Мазуров, где оба берега сходятся почти вплотную и соединены узкой кладкой. Кладка была почти на самом дне яра, там, где среди мшистых камней извивался пенистый поток. Петя точно так же долго рос без отца, который был на войне, а больная мать не могла сладить с непутевым сынком…