Иван Кононенко - Не вернуться назад...

В июле заговорили снова: под Курском разбили немцев, наши взяли Орел и Белгород, идет большое наступление. Горожане при встрече поздравляли друг друга, обнимались и плакали. Как будто даже стали смелее, не оглядывались, как раньше. Оккупанты притихли, и вид у них был не такой, как тогда, в первый год. Хотя лютовали, пожалуй, еще сильнее, чем прежде. Облавы, аресты, расстрелы и уходящие на запад эшелоны, набитые рабсилой.

По вечерам к Юшакову тайком приходили какие-то люди, о чем-то вполголоса толковали с ним запершись. Лариса догадывалась — у него была своя агентура, мелкие сошки, предатели, стукачи, за работу которых он, по-видимому, отчитывался перед начальством. В ежедневных арестах, карательных выездах в села он играл, надо думать, не последнюю роль. Часто возвращался хмельной до того, что едва добирался до своей комнаты и засыпал, даже не сняв сапоги.

В двадцатых числах августа новая весть отозвалась в сердцах людей: освобожден Харьков. Это уже совсем недалеко. Говорили, что по ночам, когда ветер с востока, слышно, как ухают орудия. А самолеты с красными звездами многие видели собственными глазами. Затерянный далеко в тылу городок как бы проснулся от длинного дурного сна, воспрянул духом, зашевелился, загомонил. Ждали своих. Ждала и Лариса, но когда стало ясно, что не сегодня-завтра произойдет, где-то в глубине сознания возникла мысль, что лучше бы они пока обошли город стороной. Может быть, за это время в ее жизни что-то переменилось бы. Нельзя же, в самом деле, ожидать своих, живя, хоть и не по своей воле, под одной крышей с предателем. Что для этого нужно было предпринять, придумать не могла. Но выйти из глупого, двусмысленного положения было необходимо. Но как? И за советом не к кому обратиться. Лариса нервничала, часто плакала, не спала ночами…

После той ночи, возвратясь с попойки, устроенной следователем Шамшуком, когда она то ли от выпитого вина, то ли по непростительной небрежности забыла запереть на ключ дверь своей комнаты, после торопливых, влажных рук Юшакова Лариса уже не могла гордо выпрямиться и указать ему на дверь, не могла ударить по противной физиономии. Та ночь Ларису как бы согнула, смяла, хотя окончательно, может быть, не сломила. Неожиданно для себя она перестала отказываться от вина. Она, которая содрогалась при виде рюмки, теперь могла выцедить бокал крепкого вина, не ощущая прежнего омерзения. От вина кружилась голова, зато наступало облегчение, отпускала давящая душу тяжесть.

Юшаков тогда целую неделю или больше старался не показываться на глаза. Несколько ночей не ночевал дома. Потом объяснился ей в любви, и так странно было видеть его лицо без приторно сладкой ухмылочки, серьезное, красное и потное от волнения. Он просил прощения за свою ночную выходку. Он-де ничего не мог поделать с собой, его чувства были так сильны — отшибло разум! Умолял выйти за него замуж, просил поверить, что будет любить и будет верен ей до гроба, обещал сделать ее независимой и счастливой. Они уедут в Берлин или Париж, будут жить так, как многим и не снилось. У него есть ценности, он купит особняк и начнет свое крупное дело. Говорил он тогда много всего, но Лариса его не слушала, она задохнулась от гнева и сознания собственного бессилия.

Замуж она за него не вышла и не смогла бы никогда, ни при каких условиях быть его женой, но отношения между ними стали незаметно для обоих другими. Раньше она его побаивалась, хотя не подавала вида. Ведь он мог сделать с ней все: оговорить, донести, посадить в тюрьму, отправить в Германию, пристрелить под горячую руку или по пьянке. И оправдался бы, нашел причину. Кто бы стал ее защищать? Сейчас же она могла позволить себе послать его ко всем чертям, не разговаривать и просто не замечать целыми днями. Он терпеливо выжидал и при этом пытался держать марку. Иногда напоминал ей, что многое может, но он-де порядочный человек, одним словом, интеллигент и уважает деликатное обращение. Не теряя надежды прибрать ее окончательно к рукам, он делал вид, что не замечает ее неприязни, а порой и откровенной грубости, прощал многое в надежде на главное, к чему, не скрывая, стремился. Не исключено, что в его расчеты входило и то, что шел уже третий год войны и его хозяева не наступали, а только зверствовали, теряя под ногами почву.

Так они и жили под одной крышей до того памятного сентябрьского дня, когда все разом решилось.

Утром Юшаков, войдя в кухню, где Лариса ставила на плиту чайник, сказал:

— Сегодня на фабрику можно не ходить.