Иван Кононенко - Не вернуться назад...

Но Ленинград мы обошли стороной. На окраине по мосту перешли Неву и двинулись дальше на северо-восток. На каждом привале думали, что наконец-то пришли. Но снова раздавалась команда: «Подымайсь!.. Шагом марш!» И мы, промерзшие и усталые, проклиная войну и все на свете, еле отрывались от земли. Под ногами чавкала грязь, перемешанная со снегом, который порывался уже сколько раз выпасть и все таял. Земля раскисла, дороги развезло. Дождь, снег и грязь сидели в печенках. Но это было бы полбеды. На фронте это в порядке вещей. Была неприятность более серьезная. Нормы питания за последнее время заметно снизились, питание ухудшилось. Большие физические и нервные перегрузки, недоедание и постоянное неприятно сосущее ощущение голода — плохое сочетание. Все, конечно, понимали, блокада, город и фронт полностью отрезаны от Большой земли. Но от этого легче не было. Недостаточное питание и резкие перемены погоды давали себя знать все больше и больше. Люди похудели, осунулись, часто болели. Даже ослабевшие лошади еле тащили орудия и грузы…

Куда мы идем? Толком пока ничего не знали. Поздно вечером сделали привал в небольшой деревеньке — с десяток домиков на бугре. Там нас ожидала полевая кухня. После ужина последовала команда отдыхать. Помкомвзвода, Андрей и я отправились искать ночлег. Разговорились. Андрей сказал:

— Топать нам, братцы, осталось недолго. Завтра будем на месте как пить дать.

— А там что? — не сдержался я.

— Как что? Там курорт. Не Сочи, конечно, но что-то около этого.

— Ладно молоть, — прервал его помкомвзвода. — Тут все свои. Если знаешь, говори, а так чесать язык не за чем.

Андрей подумал, по-видимому, для солидности, а затем то ли в шутку, то ли всерьез ответил:

— Ну, если только между нами, то скоро будем на Невской Дубровке. Поселок тут есть такой на Неве, с нашей стороны. На той стороне тоже поселок поменьше, Московская Дубровка называется. Торфоразработки там, ГЭС и тэ пэ. Еще, говорят, наступать будем. Ну это за что купил…

Я спросил:

— А почем ты знаешь, что мы туда идем?

— Знаю. А вот ты будешь много знать — долго жить будешь.

Разговор у нас на этом кончился. Подходящего места для ночлега мы не нашли. Все дома и сараи были битком набиты. Лейтенант, выслушав наш доклад, указал на два дома в середине деревни, приказал там взводу ночевать.

На следующий день, к обеду, мы были на месте. Штаб дивизии расположился в деревне Есколово, все остальное вокруг, в лесу. Лес показался хмурым и взъерошенным, к тому же мокрым и неуютным. Но делать было нечего, и после обеда мы взялись за рытье землянок и всякого рода укрытий.

Стояли в лесу три дня. Получили фуфайки, ватные брюки, неприкосновенный запас (НЗ), помылись в полевой бане, привели в порядок оружие. Последнюю ночь долго не ложились спать. Получили фронтовые сто грамм, даже откуда-то немного добавили. И тут впервые я услышал, как помкомвзвода запел. Сидели у печки, молчали, и тут помкомвзвода тихо начал: «Догорай, гори, моя лучина…», другие подтягивали. Я не знал этой песни и слушал. Она показалась мне тогда проникновенной, берущей за душу и очень уж созвучной нашему настроению.

Утром был митинг. На нем выступил командир дивизии генерал-майор Бондарев. Он сказал: «Товарищи красноармейцы! Вы обязаны хорошо осознать, что от каждого из вас зависит успех наступления, что на Неве идет сейчас главная битва за Ленинград». Командиры и политработники в беседах подчеркивали важность предстоящего наступления, говорили, что в Ленинграде люди гибнут от снарядов и бомб, голодают, враг разрушает великий город на Неве.

После обеда мы выступили.

От нашего последнего привала до Невы было километров пятнадцать. Мы отправились туда уже поротно. Не подходя к берегу, рассредоточивались и затем по траншее спускались к берегу. Там вскакивали в лодки и быстро гребли к противоположному берегу. Противник неистово обстреливал наши позиции. Кругом рвались снаряды и мины. Даже доставал ружейно-пулеметным огнем, особенно днем. Авиации, правда, не было из-за нелетной погоды. Все очень нервничали. Нервничали и солдаты и командиры. Нервное напряжение было настолько сильным, что никто не обращал внимания ни на холод, ни на легкие ранения. Помню, осколком рядом разорвавшейся мины чиркнуло меня по пальцу. Я даже не обратил внимания, хотя кровь хлестала вовсю. Только после того как Витя Плотников сказал мне об этом, я перевязал рану. По траншее мы подошли к самому берегу. На берегу лежали убитые. Раненых перевязывали и относили в траншею. Нева еще не замерзла. Широкая, покрытая торсистым льдом, заснеженная река, стиснутая крутыми высокими берегами, подгоняемая холодным осенним ветром с Ладоги, стремительно несла свои могучие воды валунами волн мимо нас, к Ленинграду, и дальше в Балтику. Волны, покрытые белыми барашками, подхватывали спускавшиеся на воду лодки с бойцами и, несмотря на отчаянную борьбу гребцов, кружили их как щепки и относили далеко в сторону. В реку то и дело шлепались с воем снаряды и мины, поднимая фонтаны воды. Не всем лодкам удалось благополучно добраться до противоположного берега. Щепки разбитых лодок Нева быстро уносила, а те, кто оказался в ледяной воде, еще быстрее шли ко дну.