Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Обидно было Володе слышать такие слова.

— Не Пушкин, конечно, и не Лермонтов…

Ванька Смиренко был старше Володи на два года. В школе он уже не учился. Работал перед войной в сапожной мастерской. Володиных стихов в школьной стенгазете не видел.

Обиднее всего было то, что он отнесся к предложению Володи как к детской затее…

Что ж, Володя все равно будет писать стихи… Сам будет их расклеивать…

Дальше этих строк дело не шло. Да и эти строчки скоро Володе разонравились.

В тот вечер катались они с Ванькой на санках с горки на Степке. Стемнело уже. Близился комендантский час. Пора было расходиться по домам. Со Степка, с открытого места, хорошо была видна заводская труба. Так резко она выделялась на фоне морозного светло-синего неба. «Как страшно, наверное, сейчас на разрушенном заводе… Ни души… И труба мертвая… без голоса», — подумал Володя.

— Что ты шепчешь там? — спросил Ванька.

— Я?.. Да ничего… — «Скажешь тебе, а ты потом опять смеяться будешь… Пушкин, Лермонтов… Не скажу», — решил Володя. — Замерз я уже, пойдем домой, — предложил он Ваньке.

— Пошли…

Но Володя домой идти не собирался… Он хотел поскорее остаться один… Чтобы сочинять, чтоб никто не мешал…

Володя снял варежки и потер снегом щеки. Мороз к ночи усиливался.

Володя увлекся сочинением, не заметил, не услышал, как скрипнула калитка и на улицу вышла мать.

— Ты что ж, чертенок, тут делаешь? Я уже жду, жду… Вся душа изболелась… Ну-ка, марш домой…

Дома мать дала ему кукурузную лепешку, кружку горячего чая, настоянного на вишневом листе, и легла спать. Володя не спал. Конца у стихотворения ведь не было!

На стенках и на потолке подрагивали багровые тени. Красные конфорки на печке светились в темноте. Ледяные узоры на стеклах в окне тоже были розоватыми…

Володя потихоньку поднялся. Потихоньку достал из стола карандаш и бумагу. Подсел ближе к печке, чтоб было виднее. Записал стихотворение. И только тогда лег в теплую постель и мгновенно заснул.

Проснулся Володя с каким-то необыкновенным чувством. Это была радость. Давно он не испытывал этого чувства… Проснулся — и сразу вспомнил: стихи. Хотелось немедленно их кому-то прочитать.

— Мам, хочешь я тебе стихи почитаю?

— Какие стихи?

— Ну, стихи… Я сочинил…

Володя начал громко, как в классе, но в конце заволновался, голос его дрогнул, когда он читал строки:

— Мам, ну что ты плачешь?

— Я не плачу, сынок… Как хорошо ты сочинил… И все правда…

Воодушевленный похвалой матери, Володя побежал к тете Нюре и Вале. Зайдя в коридор их дома, он услышал разговор:

— Вчера на Камышановской немецкую машину спалили… Ваша работа? — Это был голос Вали.

— А ты как думаешь?

Нехорошо было подслушивать. Володя кашлянул.

— В коридоре кто-то есть? — насторожилась Валя.

Володя открыл дверь.

Напротив Вали за столом сидел Юрий Пазон. Он холодно глянул на Вовку.

— Фу, как ты меня напугал! — с облегчением сказала Валя.

— Ты чего так смотришь на меня, Юра?.. А я стихи принес, — без всякого перехода сказал Володя; в его голове молоточками стучали слова, которые он только что услышал: «Ваша работа?..»

Юра Пазон служил вместе с Митькой Дудкой в армии. В последний раз он видел Митьку перед самой войной. Митька уехал на соревнование по волейболу в Перемышль, а тут война началась…

Пазона ранили, когда наши войска отходили от границы. Он попал в госпиталь, в Таганрог, у него было тяжелое ранение ноги. После госпиталя его оставили на излечение дома. Валя Дудка часто навещала его в госпитале, а когда он выписался, то сам стал приходить к ним.

Володя все это хорошо знал.

«Вести с любимой Родины»… Наверное, это он! Он — Юра!.. И его товарищи!»