Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Адольф Гитлер сидел во главе стола. По правую руку от него расположились адъютанты, личный шофер Эрих Кемпка, камердинер гауптштурмфюрер СС Гейнц Линге, слева — секретарши, стенографистки — все в кипенно-белых блузках, аккуратно и строго причесанные; в конце стола возвышалась шарообразная фигура лейб-медика доктора Тео Морелля.

Доктор, как и многие тучные люди, был потлив.

«Мой фюрер! Как вы можете терпеть возле себя этого толстяка? Ведь от него дурно пахнет». — «Морелль не для того возле меня, чтобы к нему принюхиваться, Геринг! Он заботится о моем здоровье. Запомните это!»

Эти слова не предназначались для ушей Морелля, он услышал их случайно и был бесконечно благодарен фюреру за заступничество. Но с тех пор, если не было необходимости, на всякий случай Морелль старался держаться от Гитлера подальше.

За столом Гитлер был оживлен и приветлив, но доктор чувствовал, что фюрер нервничает. Морелль слишком хорошо знал своего пациента, чтобы обмануться.

Стали разливать мясную подливу. Гитлер решительно отодвинул тарелку и полушутя — полусерьезно сказал, что все, кто ест мясо, — вурдалаки!

— В прошлом году я посетил скотобойню. Я не мог смотреть, как волокут на смерть несчастных коров, как жалобно мычат телята…

Все благоговейно внимали словам фюрера. Рядом с ним сидела самая молоденькая секретарша Гертруда Юнге. Глаза ее повлажнели. Ее преданный взгляд растрогал Гитлера. Он ласково потрепал ее по щеке:

— Какие у вас прелестные ушки, Тройдель…

Гертруда стала пунцовой от комплимента. Она совсем недавно попала в ставку Гитлера и никак не могла привыкнуть к тому, что фюрер, великий вождь германского народа, дышать одним воздухом с которым, быть рядом почел бы за честь, как она считала, любой немец, так прост и доступен. О! Сколько она расскажет обо всем, что видела и слышала здесь, своим подружкам, родным и знакомым… «А чего стоит его австрийский шарм?!»

Гитлер поднял бокал, наполненный фруктовым соком, и провозгласил тост:

— За нашу маленькую национал-социалистскую семью!

Это был традиционный, последний тост.

Этим «семейным» обедам и ужинам Гитлер придавал большое значение. Каждый такой обед и ужин был своеобразным спектаклем, рассчитанным не только на «зрителей», сидящих за одним столом с Гитлером, но и на сотни, тысячи других. Гитлер знал, что эти «люди из народа», которых он милостиво приблизил к себе, понесут в массы изустные рассказы о нем. Их воздействие на умы и сердца подданных третьего рейха должно быть не меньше, а может, даже больше, чем славословия в его адрес на страницах официальных нацистских газет: ибо это свидетельства очевидцев, таких же «простых немцев», как и миллионы других.

На прощание Гитлер пожелал всем добрых рождественских каникул и каждому вручил маленький подарок: искусственную елочку и пакет с продуктами. Проводив сотрудников, Гитлер обратился к Линге:

— Гейнц! Распорядитесь, чтобы в гостиной растопили камин. Как только приедет профессор Хавель, дайте мне знать. Ужинать я буду у себя…

— Слушаюсь, мой фюрер. — Камердинер вышел, чтобы отдать соответствующие распоряжения. «У себя» — значило в спальной. Там следовало накрыть стол на две персоны. Линге, только умевший молчать Линге знал, что Гитлер ждет Еву Браун.

— Вы тоже больше мне сегодня не понадобитесь. Отдыхайте, Морелль.

— Благодарю, мой фюрер, — ответил доктор. — Но прежде чем уйти, я должен сказать, что последние дни вы мне не нравитесь. Боли в желудке у вас явно невралгического характера.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен.

«От этого толстяка ничего не скроешь», — подумал Гитлер.

18 декабря Гитлер подписал «Fall Barbarossa» («Вариант Барбаросса»). В мае он двинет свои бронированные дивизии на Россию… Морелль этого не знал. Его беспокоило сердце фюрера. С тех пор как по совету маршала Антонеску из Вены за две тысячи марок была выписана диеткухарка Марциани, Гитлер не жаловался на желудок. Но сердце…

Морелль не был специалистом-кардиологом, но терпеть постоянно возле себя другого врача ему не хотелось. В свое время он достаточно потратил сил, чтобы отстранить от Гитлера бывшего лейб-медика доктора Брандта. Не начинать же ему теперь все сначала. Мореллю пришла в голову счастливая мысль: с кардиограммой Гитлера он поехал к крупнейшим специалистам-кардиологам. На вопрос профессора Лимперта: «Чья это кардиограмма?» — Морелль ответил: «Одного дипломата… Его работа связана с большими нервными нагрузками». Лимперт сделал заключение: «Есть отклонения, но ничего страшного». Профессор Крамп два дня назад, по сути, подтвердил диагноз Лимперта. Морелль несколько успокоился.