Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

— Ты как клоун, — сказала Верка. — Когда батя меня в город возили, клоун вот так в цирке на голове стоял…

— Клоун? — в сердцах уже сказал Митька и добавил: — Деревня!

Но Верка не обиделась. Они быстро подружились. Ходили в Красный яр за цветами, на речку — посидеть. Митька купался, а Вера сидела на берегу. Сколько ни уговаривал ее окунуться — «Не! Не!» — почему-то краснея, отвечала Вера.

Девчата из Солодовки купались отдельно от ребят, потому что купались в нижних сорочках, а иногда и голышом — если поблизости никого не было.

Уже перед самым отъездом Митька и Вера спустились в погреб, чтобы набрать картошки в мешок. В погребе было прохладно, чисто. Чуть припахивало сыростью. Солнечный свет почти не проникал сюда. Со света ничего не видно.

— Погоди, пусть глаза чудок привыкнуть к темноте, — сказала Вера.

— А ты где?

Митька протянул руку и коснулся Вериного плеча, чуть провел и отдернул руку, как бы обжегся. Так стояли в темноте, слыша учащенное дыхание друг друга, пока Митька не сделал шаг и не обнял Веру…

Потом он написал ей три письма, а она не ответила.

Амвросиевская постепенно затихала. Прошла ночная смена. Побрехали еще собаки на редких прохожих. Погас свет у тети Ариши — соседки справа. В Фиркином доме давно света не было: там ложились с курами вместе. Долго сидела какая-то парочка на крыльце у Харымарыхи. Девица время от времени повизгивала. Потом и ее слышно не стало. Беззвучно звезды струили свет, и только сверчок нарушал наступившую тишину.

Противоречивые чувства владели Митькой. Желание боролось со стыдом и робостью.

Митька тихо поднялся, надел штаны и футболку. Мягко ступая, подошел к калитке и бесшумно открыл ее. Оглядел пустынную улицу. Подошел к Фиркиной калитке, нажал щеколду.

«Рыыпп!» Это прозвучало в ночи так громко, как выстрел, казалось, всех разбудит. Но было по-прежнему тихо. Митька не стал больше трогать предательскую щеколду. Он вернулся к себе во двор. Подошел к забору. Забор был прочным, капитальным. Митька легко, как на турнике, подтянулся на руках, перекинул одну ногу, вторую и бесшумно спрыгнул.

Он чуть пригнулся и пошел в тени высоких кустов смородины, а затем юркнул в сарай, в раскрытую дверь. И сразу на своем лице почувствовал ласковые Фиркины руки и теплое дыхание, чистое, как парное молоко.

— А я уже думала, не придешь… Проклятая щеколда, завтра я ее смажу, — пообещала Фирка.

…Когда стало развидняться, Митька ушел таким же манером, через забор. Поспал еще три часа. Встал свежим, бодрым, но на душе было скверно. А ночью все казалось сладостным, и было ощущение мужской гордости, благодарная Фирка целовала его, шепча:

— Любый мий…

Митька решил пойти в бухту выкупаться. В бухте было непривычно пусто: два рыбака-любителя с удочками да стайка незнакомых пацанов.

Вода уже посвежела. Но потом было приятно выбраться на берег и подставить свое молодое тело ласковому сентябрьскому солнцу.

Пришел он домой к обеду, съел две тарелки борща, кусок мяса, выпил три чашки компоту. Погладил живот, похлопал по нему, как по барабану.

Мать заметила этот жест:

— Ешь, ешь, сынок! Отъедайся на домашних харчах, — отвернулась и незаметно кончиком платка смахнула слезу, поползшую по щеке.

Последние дни летели быстро. А вот уже и повестка с точной датой: явиться в военкомат согласно закону о воинской обязанности 25 сентября сего года…

На проводы пришли тетя Мара и дядя Захар, тетя Ксеня, дед Тихон и баба Ивга (ей стало полегче), Коля с Вовкой, ну и были, конечно, самые близкие — отец, мать, сестра Валя.

Стол накрывали во дворе.

Нюра, хозяйка, пригласила всех к столу:

— Ну, сидайте уже… Ариша, зови Андрея и идите к нам, не чужие, чай… — увидев соседку, сказала она.

Когда все собрались, Иван Дудка, как отец, поднял первую рюмку:

— Ну, сыну!.. Пусть твоя служба будет легкой… Не так чтоб совсем легкой, — поправился он, — но чтоб все с умом… — Иван замялся. Речей он произносить не привык и потому быстро закруглился: — Так выпьем же, дорогие родичи и гости, за сына мого, Митьку!..

После второй рюмки разговор за столом пошел всякий. Иван был еще мало выпивши, держался строго, как и подобает отцу.

— Мы, Митька, с Захаром, можно сказать, революцию делали…

— И де ж это вы делали? — не выдержала баба Ивга. — Побигалы з винтовками на Петрушиной, тай и прибигли домой, когда уже белых не було.

— А вы, Евгения Федоровна, — с достоинством сказал Захар (он очень гордился своим революционным прошлым), — того, шо не знаете, не трожьте!..