Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Ваши начальники знают, сколько советских войск в катакомбах? — спрашивает Егор.

Густав, не задумываясь, отвечает:

— Командир роты говорил нам, что под землей красных около трех полков.

— Маловато, не знают ваши начальники. Нас здесь побольше. Воды хочешь? На, пей, — вдруг отстегивает флягу Кувалдин. — У нас воды много, — настаивает он.

У Чупрахина округляются глаза, и он весь пружинится, еле сдерживает себя, чтобы не закричать, и все же шепчет Донцову:

— Это же фашист, он завтра будет швырять гранаты в нас.

— Самбуров, вот тебе бумага и карандаш, садись и пиши, — напоив немца, говорит мне Егор. — Пиши.

«Старшему начальнику фашистских войск на Керченском полуострове.

Господин генерал! Вероятно, вы и ваши подчиненные полагают, что ходите вы по завоеванной земле. Жестоко ошибаетесь! Нас здесь, под землей, многие тысячи. Мы располагаем достаточным количеством оружия, боеприпасов, продовольствия. У каждого нашего бойца и командира в душе горит лютая ненависть к вам, палачам и убийцам. Мы верим в свою полную победу над вами, выродками капиталистического мира. Реальность такова, господин генерал, — продолжает диктовать Егор, — что вы находитесь не на земле, а на огне — на раскаленной добела сковородке…»

— И мы вас, сволочей, всех спалим в пепел! — видимо поняв замысел Кувалдина, вставляет Чупрахин, когда Егор делает паузу, чтобы обдумать следующую фразу.

— Запиши и это. И вот еще что, — говорит Кувалдин. — «Вы рассчитываете, что мы дней через пять сдадимся вам в плен. Чепуха, господин генерал! Этого никогда не произойдет. Наоборот, через пять дней мы начнем активные боевые действия. Мы точно знаем, какими силами вы располагаете. Мы вас уничтожим гораздо раньше, чем успеют подойти подкрепления с Севастопольского участка.

Господин генерал, не думайте, что мы вас запугиваем или пытаемся ввести в заблуждение. Нет, мы хорошо знаем, с кем имеем дело, и твердо заявляем:

Смерть фашистским оккупантам!

Командование подземных войск Красной Армии».

— Понимаете, в чем дело? — окончив диктовать, обращается Егор к нам. Он отводит нас в сторону и поясняет: — Фашисты перебрасывают войска к Севастополю, надо их задержать здесь, отвлечь на себя… И я думаю: генерал поймет это послание так, как нам хочется…

Пленного сопровождаем вдвоем с Чупрахиным. Он идет между, нами с видом откровенной покорности. В нагрудном кармане его тужурки лежит конверт с нашим посланием. Уже у самого выхода Чупрахин вдруг останавливается, вопросительно смотрит на меня.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Давай заставим пленного, чтобы он разминировал колодец.

— Как?

— Вот видишь, — показывает Чупрахин длинную, сложенную «восьмеркой» веревку. Где он ее успел захватить — не заметил. — Я его сейчас привяжу за ногу и, если он не разминирует колодец, притащу обратно. Доверять им нельзя, Бурса, нельзя… Ты думаешь, Егор иначе рассуждает? Нет. Но он — командир… Хорошо сочинил письмо. Это мне нравится. Вообще-то он, Кувалдин, подходящий человек, как раз такой и нужен в катакомбах.

Распустив веревку, Иван привязывает немца за ногу.

— Я его морским узелком, не развяжет, вот так. Теперь повтори, Густав, что ты обязан сделать для нас.

— Хорошо, — выслушав немца, продолжает Чупрахин. — Имей в виду, если колодец не разминируешь, обратно притащу тебя, в общем, я сильно обижусь. Понял? — вдруг спрашивает Иван. Немец смотрит на меня таким искренним взглядом, что хочется, чтобы он быстрее ушел.

— Отец у меня дворник. Вы знаете Тельмана? — пытается заговорить Густав.

— Давай, давай, топай, ползи, — подталкивает его Чупрахин, — в Берлине встретимся, поговорим, если ты еще раз не попадешься мне на глаза с оружием в руках.

Немец удаляется медленно. Чупрахин передает мне конец веревки:

— Держи крепче, а я посажу его на мушку… Порядок должен быть во всем. — Иван ложится поудобнее, прицеливается. От выхода до колодца метров сорок. Мы видим, как немец приближается к срубу. Выстрелов не слышно: гитлеровцы всегда так делают — подпустят к колодцу, а иногда даже дадут возможность набрать воды, потом открывают огонь. У колодца виднеются трупы наших бойцов, опрокинутые ведра.

Немец падает, минуты три лежит неподвижно. Потом подползает к срубу колодца, опять замирает. И вдруг бросает в нашу сторону вынутые из мин запалы. Чупрахин велит отпустить веревку.

— Я Густав Крайцер! — вскочив на ноги, вдруг кричит он кому-то там, наверху, и тут же скрывается за холмом.