Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Кирилл, подтянув ремень, длинно отвечает:

— Если говорить с точки зрения стратегии, то есть основного удара, и учитывать политические события, которые сейчас происходят, то надо прямо сказать, Чупрахин не прав. Вот я, когда учился в институте…

— Погоди, погоди, — прерывает Кувалдин Беленького. — Прямо говори: выступит Америка на нашей стороне против гитлеровцев?

— А чего тут отвечать: все зависит от места, условий и времени. Понимаете, я вам сейчас разъясню…

— Пошел Философ петлять! И где его такой мудростью начинили? — удивляется Чупрахин и обращается к Егору: — Ты сам, Кувалдин, ответь: выступят они на нашей стороне?

Артиллерийский налет прерывает спор.

После обеда приходит Правдин. Нос у него заострился, фуфайка вся иссечена, рука по-прежнему на перевязи. Хочется подойти к политруку, усадить на разостланную шинель, сказать ему что-то хорошее, теплое.

— И чего этот проклятый фриц вдруг замолчал? — возмущается Чупрахин. — Не выношу тишины! Товарищ политрук, скоро мы двинемся вперед? Честное слово, не дело насиживать здесь геморрой. Что за стратегия сидеть в окопах? Мы же не какие-нибудь англичане, чтобы комфорт в окопах устраивать, правда, дядя Прохор?

Забалуев поглаживает бороду и жмет плечами:

— Не знаю, браток. — И добавляет: — Война долгая будет. Привыкай сидеть в окопах.

— «Привыкай»! — передразнивает Иван Забалуева. — Это вам не четырнадцатый год, отец! Сказал же: «Долгая!»

Он садится рядом с дядей Прохором, шепчет ему на ухо:

— Ты, видать, старой закваски солдат, но ничего, мы тебя перевоспитаем.

— Есть, товарищи, очень важное дело, — сообщает политрук. — Надо к немцам сходить — разведать. Кто из вас пойдет добровольно?

Некоторое время длится молчание. Правдин поправляет повязку. Забалуев посасывает самокрутку. Мухин теребит в руках ружейный ремень. Беленький смотрит себе под ноги.

Первым отзывается Чупрахин:

— Пишите, товарищ политрук: матрос Иван Чупрахин, это я, значит… Ну, что молчите? — кричит он на нас. — Языки проглотили?

Делаю шаг вперед. Правдин окидывает меня испытующим взглядом. Видимо, мое телосложение не внушает ему доверия.

— Он по-ихнему говорит. Очень может пригодиться, товарищ политрук, — поясняет Чупрахин. — Пусть идет.

— Я пойду, — поднимается Кувалдин.

— Пишите, — поправляет автомат на груди Мухин.

Дядя Прохор толкает в бок Кирилла, шепчет на ухо:

— Не робей, сынок, отзовись!

Горячая волна срывает с голов шапки.

— По местам!

Пригнувшись, мы разбегаемся по траншее. Артиллерийский обстрел длится несколько часов.

Ночью политрук, собрав нас к себе, рассказывает, как будем готовиться для перехода линии фронта, говорит, что группу возглавит Шапкин.

— Но это не сегодня и не завтра, — поясняет нам Правдин и лощинкой уходит на свой наблюдательный пункт.

С левого фланга, где находится Феодосия, доносится гул артиллерийской канонады. Он начался ранним утром, когда еще светились на небе звезды, и продолжается уже больше часа. Когда он прекратится, никто не знает. Одно только понятно — на левом фланге фронта идет бой. То и дело в воздухе появляются фашистские бомбардировщики. Они пролетают неподалеку, разворачиваются и идут в пике, сбрасывая на землю пригоршни черных, каплеобразных бомб, и тотчас за холмами вырастают столбы плотного дыма, который, колыхаясь на ветру, ползет в сторону моря.

С востока из-за облаков выныривают наши истребители. Они идут навстречу ватаге черных коршунов, идут звеньями, по три самолета. Фашисты ломают строй: одни бомбардировщики отваливают влево, другие нахально ползут по прямой, третьи пытаются набрать высоту. Но поздно: истребители вонзаются в строй, прошивают огненными струями размашистые плоскости горбатых, вислобрюхих стервятников. Один, второй, третий, перевалившись на нос, камнем падают вниз, оставляя за собой лохматые хвосты дыма…

К месту воздушного боя спешат тупорылые «мессершмитты». Через минуту в небе образуется клубок гоняющихся друг за другом самолетов. Клубок то надрывно ревет моторами, то вдруг хохочет пулеметными очередями, хохочет взахлеб, изо всех сил.

Воздушные бои скоротечны, они похожи на вспышку бенгальской свечи: загорятся и тут же гаснут, но на небе еще долго виднеются следы инверсий — сложное переплетение кружевных нитей.

А на земле продолжает работать «бог войны». Черт бы побрал этого «бога». Бомбежка — это детская игра в сравнении с длительным артиллерийским обстрелом. Про-бомбят — как гроза грохнет. Не успеешь и оглянуться — опасность миновала, и ты стыдливо улыбаешься, глядя на своего товарища: что там, пустяк, мол, хотя в действительности было все же страшно и ты прижимался к земле, на мгновение, именно на мгновение, забывал, что в землю нельзя так просто вдавиться — она не принимает живых людей.