Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Он спустился к дороге, присел на бугорок, открыл флягу, приложился губами к горлышку. Ему стало веселее. Майор достал из кармана губную гармошку и с озорством начал наигрывать песенку, знакомую еще с юности. Он играл, подмигивая и притопывая, до тех пор, пока не услышал шум автомобиля, остановившегося за его спиной.

Из броневика вышел фон Штейц. Грабе протянул ему флягу.

— Мой воспитатель, прими, что осталось… «И годы юности прекрасны и национал-социалисты хороши», — пропел он, поднимаясь. — Выпей, что осталось… Вспомяни Марту… Какая фрейлейн погибла. Хайль Гитлер!

У фон Штейца от усталости рябило в глазах, он обскакал на своем бронеавтомобиле почти все сектора. Да и вчера ночь не спал из-за этой дикарки. Побег Люси окончательно убедил его в том, что она действительно разведчик, лично допрашивал ребятишек, долго возился с одноногим. Пришлось гривастого мужчину расстрелять на глазах у грязных воробышков. Не помогло! Ребятишки молчали. Солдаты их избили и бросили в подвал, одумаются, признаются, куда ушла их Люси…

«Знает ли Грабе о побеге дикарки?» — подумал фон Штейц, со злостью глядя на майора. Рука до боли сжимала трость: очень не терпелось огреть одноглазого нахала, предлагающего вспомнить Марту.

— Грабе, ты пьян. Как можно так напиваться? Ведь ты же агент, — вырвалось из уст фон Штейца то, что давно просилось.

— Я инвалид, инвалид войны… вот этой, — махнул он рукой в сторону, где на высотке еще плясали огненные букеты разрывов. — Верни мне глаз, воспитатель, верни меня всего таким, каким я пошел на эту войну… Верни мне мои мысли, прежние мысли: мы расколошматим Россию в один прыжок! Верни!.. Не вернешь, воспитатель. — Он допил коньяк, швырнул в сторону флягу. — Слышал, дикарка убежала, а кто ее бригадиром поставил? Вы, мой воспитатель…

Фон Штейц вздрогнул. Выдержка покинула его, и трость, взвизгнув, опустилась на плечо Грабе.

— Молчать! Именем фюрера… — он не договорил, резко повернулся и уже, когда открыл дверцу автомобиля, крикнул: — Я обязан послать вас в штрафную роту!

Автомобиль фыркнул, сорвался, резко побежал к штабному бункеру. Грабе, держась за плечо, стоял согнувшись: броневик казался ему букашкой, маленькой-маленькой…

В глазах рябило, а Акимов все смотрел и смотрел в бинокль. Он видел с наблюдательного пункта подошедшие вплотную к Сапун-горе штурмовые полки. Их исходные позиции пролегли от моря и до моря. Эта живая дуга, составленная из многих тысяч людей, танков и орудий, инженерной подрывной техники, представлялась ему четко, потому что он лично исходил и объездил эти места, прежде чем наметить и создать боевые порядки готовых к штурму войск. Он знал, что за его спиной, там, в глубине Крымских гор и равнин, гнездятся десятки дивизионов артиллерии большой мощности, а еще глубже, под Керчью и на Таманском полуострове, на взлетных полосах рокочут, готовые к взлету, эскадрильи и полки бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей…

Войска притаились, напружинились, готовые к удару. «Товарищ Акимов, стратегическая и оперативная обстановка на фронтах такова, что мы не можем дальше терпеть группировку немцев в Крыму. Она тормозит наше наступление на южном крыле. Рады вас видеть четырнадцатого мая в Москве», — еще звучат в ушах слова вчерашнего разговора со Ставкой. Он, Акимов, тоже рад побывать в Москве, отоспаться в своей уютной и тихой спальне, пожить хотя бы два-три дня на даче, пожить без дум, ежечасных забот о предстоящем штурме, без этих учебных тренировок войск, порою почти ничем не отличавшихся от настоящих боев… Ежечасные заботы! Именно так… В Крым прибыл новый командующий фашистской армией генерал Альмендингер. Он может внести изменения в систему обороны. Это очень нежелательно, ибо спусковой крючок советских войск взведен, осталось только нажать… Теперь вот пришлось добывать новые данные, самые свежие сведения о противнике. Хотя Альмендингер вряд ли что сможет изменить, и, видимо, останется все так, как создал генерал Енеке. Старый фортификатор понижен в должности — стал заместителем у нового командующего.

Акимов опустил бинокль, платком протер уставшие и воспаленные глаза, спросил у Кашеварова:

— Где и кто берет контрольного пленного?

— Подполковник Кравцов.

Полк Кравцова занимал исходные рубежи в направлении главного удара, в километре от наблюдательного пункта Кашеварова. Акимов прикинул, сколько нужно времени на захват «языка» и на первоначальный его допрос, доставку на НП добытых сведений о противнике… Он не сомневался, что пленный будет взят, но не был уверен, что необходимые сведения поступят в войска к моменту начала штурма. Он начал размышлять о том, как сократить это время, чтобы в случае необходимости каких-то изменений в общем плане наступления командующие имели хотя бы самое минимальное время на это… Правда, все уже рассчитано и нацелено, но в последний момент вполне можно перенацелить, например, огневой удар гвардейских минометов или сообщить новые цели авиации, направить именно туда, где наиболее крепка оборона врага. Для этого Акимов и прибыл к генералу Кашеварову… Но рядом полк, можно и туда подскочить.