Велько Ковачевич - Молодой лес

С окутанного дымом пригорка продолжали стрелять. А мы вдвоем все стояли, словно не слыша выстрелов. Теперь мы без стеснения смотрели друг другу в глаза. Да и некого было стесняться — взгляды лежащих бойцов были устремлены в землю. Мне казалось, что рядом со мной стоит мой старый боевой товарищ, с которым меня связывает дружба, рожденная пережитыми опасностями. Чувствую, как во мне все сильнее разгорается желание заговорить с девушкой и как я начинаю бояться этого желания. Эта боязнь сильнее страха перед воющими над головой снарядами. «Пойми, она дочь Сильного, беги от нее, ложись, как и все другие, только не стой рядом с ней, не будь побежденным ею, как другие. Погаси в себе это желание, не дай ему разгореться!»

В этот момент я услышал:

— Товарищ Испанец, я должна с тобой поговорить. Не смеешь мне отказать.

Я сразу отметил про себя, что она обратилась ко мне на «ты».

— Не смею?

— Ни в коем случае.

— Вы меня заставляете?

— Заставила бы, если бы могла.

А она могла. Почему я должен скрывать это? Это она вынуждает меня стоять прямо, стоять под снарядами рядом с ней.

— А если бы у вас была такая сила?

— Мы бы поговорили.

— Посмотрим.

— Посмотрим, — повторила она. — Мое желание никогда не исполняется, если я слышу такой ответ.

— Возможно, на этот раз исполнится. Как видите, мы уже разговариваем.

— Нет, это не разговор. Ты стесняешься. Я тебя понимаю. Боишься, что скажут люди. Дочь Сильного… Можно ли здесь что-нибудь изменить? «Отцова дочь», ты же слышал.

— Могу ли я здесь что изменить?

— Думаю, ты единственный, кто это может сделать. Люди любят тебя.

— Их дружба мне дороже всего. Их доверием я не пожертвовал бы ни за что на свете.

— А я имею право на дружбу?

— Конечно. Только смотря на чью.

— Об этом-то я и хочу говорить с тобой.

— Нас никто не должен видеть вместе.

— Понимаю.

— Но когда нам разговаривать? Возможно, вечером мы уйдем отсюда.

— Тогда и я иду за вами.

— Лучше — с нами, — сказал я шутливо.

— Как раз этого я и хочу.

— Ладно, что-нибудь придумаю, чтобы поговорить с тобой.

Заметив, что на нас смотрит один из бойцов, мы отвернулись друг от друга и разошлись.

Первая встреча с загадочной девушкой была такой, будто кто-то нарочно все подстроил только ради того, чтобы хорошо понять мою душу, заглянуть в совесть, узнать истинную цену моих слов и поступков.

В мыслях моих давно существовал облик женщины, формировался подсознательно, не подчиняясь капризам юности. Я боролся с собой, гнал свои желания и страсти, стремясь освободиться от них совсем. Я был убежден, что это первое условие служения тем идеалам, которые уже начинали осуществляться. В этом мне помогли годы, проведенные в Испании, война и тюрьмы. Но последние месяцы борьбы возвращали меня к этому образу.

О радостях и наслаждениях, какие могут дать женщины, я почти не думал. Не копался я и в своей душе. Это меня не интересовало, да и не было необходимости разбираться в таких сложностях.

Я жил только нашей борьбой, но в то же время понимал, что не являюсь каким-то исключением, человеком со странностями, созданным для того, чтобы сдерживать порывы людей. Истинные причины аскетизма находились вне меня, в сознании тех людей, которым доверена судьба народа. Просто я был одним из них. Тем более ясно сознавал я, что сейчас этот такой обычный, каждодневный, свойственный молодости порыв мой перерос в большой, тяжкий грех, который оскверняет честь нашей армии. Сейчас не время любить. Наша армия должна подняться высоко над всем, что носит в себе затаенную опасность, угрожающую ее силе. Мои собственные слова, высказанные не однажды, превращали меня в неумолимого судью, в символ чистой совести, перед которой самая искренняя исповедь не могла найти оправдания. Слушая соратников, когда они, обличая преступника, говорили моими словами, я никогда и подумать не мог, что однажды эти слова обернутся против меня самым тяжелым обвинением, самым тяжелым приговором.

Я никогда не задумывался над безвозвратностью ушедших лет молодости. Тысячи людей, взявшихся за оружие, видели в борьбе смысл своей жизни.

И вдруг все всколыхнулось в моей душе. Все затаившиеся в ней слабости вспыхнули. Пробудилось все, что я подавлял в себе в самом зародыше. Правда, случалось и раньше, что во сне ко мне приходила любовь, она захватывала меня, заставляя думать о ней. Еще до того, как увидеть Весну, я встретился с ней во сне. Рассказ Лажо претворил в жизнь ее образ, и одним из ее героев был я. Притаившись в кустах, я, как и Лажо, в мечтах украдкой любовался девушкой, едва сдерживая себя. В моих снах она была еще красивее, чем в рассказе Лажо. Я подбегал к ней, но меня встречала раскрытая пасть овчарки. Этот пес стал для меня чем-то реальным, какой-то преградой, не подпускающей меня к девушке. Он, наверное, никогда не исчезнет из моей головы.