Тихомир Ачимович - Космаец

— А откуда они узнают, если никому не известно, сколько чего сброшено, — усмехнулся Космаец. — Я могу быть свободен?

Павлович не сразу ответил. Он загадочно улыбнулся.

— Космаец, как тебе нравится твой комиссар? — неожиданно спросил он.

— Он не девушка, чтобы нравиться. Воевать умеет.

— И это все?

— А что еще я могу сказать? Воюем, наступаем, как умеем, рота наша не из плохих, а разве у плохого комиссара может быть хорошая рота… А почему вы об этом спрашиваете?

— Да так, я хотел о нем побольше узнать… Иди, иди, вон там тебя кто-то зовет…

По всему полю, как светлячки, перемигивались фонарики, слышался смех, гомон, пересвистывание. Виднелись черные, согнутые под тяжестью фигуры. Темные тени сновали к костру и обратно. Космаец позабыл о времени, по приказу интенданта дивизии он обходил поле, чтобы проверить, не оставили ли чего бойцы. У груды ящиков он встретил комиссара, который помогал бойцам снимать парашюты с грузов.

— Я получил разрешение от Павловича, — весело, как школьник, заговорил Космаец и закончил шепотом: — Оставить для роты оружие.

Комиссар заупрямился:

— Без разрешения командира дивизии нельзя брать ни одной винтовки.

— Для меня командир батальона царь и бог.

— А пока я комиссар, в роте будут выполнять все приказы, которые идут сверху. Я не собираюсь отвечать за ваше самоуправство.

Наступило короткое напряженное молчание. Космаец крепко сжал фонарик в руках.

— Я командир роты, и я отвечаю за свои поступки, — процедил он сквозь зубы. — Если тебе не нравится, можешь жаловаться, можешь поставить перед комиссаром бригады вопрос о моем аресте, ты ведь арестовал Мрконича.

Ристич изменился в лице, он был глубоко оскорблен.

— О нем ты мне не напоминай. — Он придвинулся к командиру роты и, сжав зубы, добавил: — Я не поддался на твою авантюру, и у меня совесть чиста.

Космаец взглянул на него исподлобья, его наполнял такой гнев, что кажется, дай ему возможность, он стер бы комиссара в порошок. Он злился на себя, надо было молчать и делать что задумано. Вспомнился вопрос Павловича: «Как тебе нравится твой комиссар?»

Они долго стояли один против другого, нахохлившись, словно петухи, готовые ринуться в схватку, и от волнения ни один из них не заметил, как снова послышалось гудение моторов, и восторженный рев бойцов вывел их из напряжения. Без команды снова запылали костры. Самолеты, которые было пролетели мимо, вернулись и стали кружить над партизанами.

Вдруг что-то ухнуло, где-то в стороне разорвалась одна бомба, затем вторая, третья. Над землей поднялись столбы черного дыма. С неба полетели снопы трассирующих пуль. Торопливо гасли партизанские костры, бомбы стали падать в беспорядке.

— Немцы бомбят, — раздался чей-то испуганный голос. Фраза закончилась смачным сербским ругательством.

Космаец бежал через поле, придерживая руками пистолеты, которые болтались на поясе; он отбрасывал их за спину, спеша туда, где было собрано вое добро. Вдруг перед его глазами метнулось пламя, громом ударило в уши, и воздушная волна отбросила его в сторону, как мяч. Он несколько раз перевернулся через голову и, не теряя сознания, почувствовал, что лежит у кого-то на спине, не имея силы подняться.

— Звонара, скажи, ради бога, ты жив? — немного придя в себя и осветив фонариком лежавшего под ним бойца, шепнул Космаец. — Что ты тут делаешь?

— Чтоб земля их кости выплюнула, — начал ругаться Звонара. — Шинель из-за них сжег. Холода наступают, дожди польют, а я в одной куртке остался.

Рядом со Звонарой на траве лежала пустая жестянка из-под керосина и куски сожженной шинели.

— Когда они появились, мне было нечего поджечь, вот я и полил шинель керосином. Ничего, они еще за это поплатятся.

Мимо них пробежали санитарки с носилками.

«Вот уже и раненые», — подумал Космаец и поспешил за санитарками туда, где собиралась рота.

Над носилками уже стояли несколько бойцов, все больше молодежь, они помогали Здравкице снять куртку с лежавшего на носилках бойца.

— Это тот паренек, который пришел в роту перед самым маршем, — говорил Шустер, расталкивая товарищей локтями, и, наклонившись над носилками вместе с санитаркой, пожал плечами. — Он, наверное, контужен, крови нигде не видать.

— Думаешь, контужен? Погоди, я дам ему нашатырю понюхать.

Через минуту Швабич открыл наполненные ужасом глаза и вцепился руками в носилки, словно кто-то хотел вытащить его из них. Прерывисто дыша, он спрашивал: