Сергей Зверев - Сталинградский калибр

– До войны тут сельсовет и клуб были. А теперь эти гады свой штаб устроили. Только там пусто почти. Пустые шкафы и сейф, развороченный во дворе. Гранатой что ли его кто-то вскрывал.

– У тебя потери есть? – остановил Соколов взводного.

– Убитых нет, двое легко ранены. Я их в один дом поместил на окраине, там женщина помогает.

– Сильно зацепило? – беспокойно спросил Соколов, понимая, что даже легкораненые рейд до конца не выдержат. И бойцов придется оставлять в поселке.

– Одному руку, предплечье. Кость задета. А второму плечо, но навылет. Кажется, только мягкие ткани задело.

– Хорошо, пошли посмотрим, что у них в штабе. У тебя люди с технической жилкой есть. Может, кто машину до войны водил?

– А как же, есть такие. Я ребят послал «ханомаги» посмотреть, состояние определить.

В здании оказалось несколько комнат. Самая большая, которая, видимо, и была когда-то сельским клубом, превращена в казарму. Тут валялись притащенные откуда-то матрацы, ворохи соломы, накрытые брезентом. Ни кроватей, ни лавок. Видать, не от лучшей жизни ночевали вражеские солдаты, как скот в хлеву. В других комнатах ничего интересного или важного Соколов не нашел. И не штаб это был, а просто здесь солдаты ночевали в большой комнате, а офицеры в маленьких. Вот только радиостанция на столе его заинтересовала. Он посмотрел на разбитое окно и развороченный бок радиостанции. Видимо, осколок влетел во время боя. Есть надежда, что никто не успел передать о нападении советских танков.

– Разрешите, товарищ лейтенант! – раздался от входа голос.

Соколов и старшина обернулись. В дверях стоял один из автоматчиков в порванном маскхалате и старик в рваном ватнике, старой цигейковой шапке. Старик стоял, согнувшись в поясе, опираясь на суковатую палку, и улыбался грустной улыбкой.

– Вот, местный, просится увидеться с командиром. – Автоматчик посмотрел на старика.

– Чего тебе, отец? – спросил Алексей.

– Что ж вы, сынки, так долго не приходили? – Старик снял шапку и пригладил реденькие пегие волосы на макушке. – Думали, уж совсем нас бросила советская власть.

Соколов стиснул зубы и еле удержался, чтобы не опустить глаза. Не пристало командиру Красной Армии опускать глаза, тем более когда вопрос задает народ, который тебя одевал, обувал, кормил, пока ты учился военному делу. И этот народ вправе знать, а что же не так, почему обученные командиры с красноармейцами бросили свой народ и отошли на Восток. Алексей смотрел на старика и думал, что надо отвечать, за сожженные города надо отвечать, за погибших мирных людей, которых он поклялся защищать. И подумалось молодому лейтенанту, что он готов выслушивать упреки и вопросы вот таких стариков, лишь бы идти на запад, гнать врага. Лучше так, чем отступать. И вот они гонят. Началось!

– Никогда, ни единой минуты никто не думал бросать свой народ, отец! – уверенно заговорил Соколов. – Сколько солдат полегло в этих боях с начала войны, не сосчитать. Силен враг, очень силен, отец! Но мы бьем его и будем бить все сильнее. Ты знаешь, какую огромную армию фашистов мы окружили в Сталинграде? Окружили и уничтожим! И погоним врага, и уже гоним.

– Дай-то бог… – проговорил старик. – Отмаялись, значит. Восстанавливать село нам теперь или как? Отстраиваться можно или бои еще будут? Меня ведь народ прислал, не сам я любопытствую. Ответа хотят от командира, как от представителя советской власти.

– Скажу честно, кривить душой не буду, – решился Алексей. – Бои еще будут, может, и враг ненадолго к вам нагрянет. Но мы его гоним, старик, крепко гоним.

– Значит, уйдете, – поник головой дед. – Ну что же, армия воюет по своим законам, а нам терпеть, покуда совсем не победите. А когда знаешь, что победите, то и помирать не страшно. Я смотрю, ты там пленных нагнал на площадь? Что делать с ними надумал? Расстреляешь или с миром отпустишь?

Выделять охрану для пленных, гнать их в свое расположение – это означало ставить под угрозу выполнение задания, ослабить и так свои небольшие силы. Расстрелять всех? Ненависть позволила бы. И у солдат рука бы не дрогнула поставить два десятка румынских солдат к стене и застрелить. Они такие же враги, как и немцы, они такие же фашисты, как и итальянцы со своим Муссолини. Но что-то внутри сопротивлялось такому поступку. Интуитивно Алексей понимал, что если он поступит так с пленными, сам опустится до уровня этих вурдалаков. А он должен быть выше, он не должен уподобляться врагу, его низости и подлости. Нет, пусть государство решает их судьбу, те, кто уполномочен это решать, пусть народ скажет свое слово. Есть власть, есть суд. Вот пусть и судят!