Михаил Горбунов - Долгая нива

— Ладно… Ты пойми, отец, раньше человек сел на трактор — это же бог, ему на всю жизнь романтики хватит, самая передовая техника в руках… А теперь? — Анатолий заметно волновался. — Зачем же я десятилетку кончал, чтобы всю жизнь на тракторе просидеть? Вот, говоришь, солдаты домой не едут… Раньше от чего уходили из деревни? От налогов, от худых заработков, от того, что клубов было мало…

— Клубов! — вставила свое слово Нинка. — Теперь в клуб-то не больно и ходят. Кинопрокат горит. У каждого дома свой клуб — телевизор.

— Теперь, — будто не слыша Нинкиных слов, продолжал Анатолий, — теперь, ты сам говоришь, все есть — и кино, и телевизоры, и заработки, и дома. А молодежь все же уходит… Почему?

— А хрен вас знает почему, — сказал с болью Николай, достал пачку «Севера», придавил ее к себе культей и стал судорожно искать папироску.

— Мариш, приоткрой форточку, — сказала Груня, вздохнув.

В комнате свежо и остро запахло талой землей.

Меркулов слушал Анатолия, и его неотвязно преследовала мысль о несовершенствах нашей газетной пропаганды. Он вспоминал статьи, полные горьких сетований по поводу опустевших деревень, закрытия школ, в которых некому стало учиться… И когда речь заходит о причинах этого явления, все то же и выдвигается: фильмы в клубах старые, быт не устроен, лекций дельных мало… А причина-то куда глубже, и какие-то объективные законы действуют… Какие? Меркулов и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Техника? Да, обилие техники в деревне снимает остроту проблемы.

В то летнее, «грибное» посещение Амбы Меркуловым завладело острое желание побывать здесь в страдную пору. И он сделал это.

Осень выдалась тогда сухой и теплой, а это редко бывает в Сибири. Меркулов видел, как три комбайна за три дня срезали под гребенку огромное оранжевое поле за Камышовом, завалили ворохами соломы, и когда наступила тишина, багровое вечернее солнце космато шло по полю, торжественно отдавшему людям свое богатство.

Техника… Но не она ли, облегчив человеческий труд, в то же время разделила человека с землей, которую он испокон веку ощущал непосредственно, а не через машинное железо…

Эта мысль пришла к Меркулову случайно, он чувствовал эту ее случайность, призрачность, а то, что не прошло через его аналитический рассудок, Меркулов никогда не принимал сразу.

Нет, сейчас он не был готов к ответу, и не были к нему готовы ни Николай, ни Анатолий, ни Груня. И от этого было тревожно на душе.

— Эх, Толя, Толя… Меня-то от земли война оторвала, а и по сей день, как выйду весной в поле, погляжу на пахоту, так и мотаю сопли на кулак. Земля… Кормилица… Вся моя надежда теперь в тебе, понял ты это или нет?

— Будет тебе, Коля, сердце себе бередить. — Материнская, успокаивающая нотка была в голосе Груни. — Чтой-то мы так опечалились? Куда Толька денется!

— И правда! — вскричала Нинка с деланной веселостью.

— Правда… — совсем сдавался, отходил Николай. — А сама вон в техникум норовишь, в Кочугур.

— Ну как же, дядь Коль. Я путем не знаю, как и каталог составить…

— Ладно, батя, хватит об этом, — сказал Анатолий. И, помолчав, добавил как бы для себя: — Я от земли не уйду, это железно, и к Амбе прирос — не оторвешь. Тут другое на уме. Сейчас не старое время, наука землей завладела, и ты, отец, сам знаешь: земля-то будто снова родилась, дает человеку то, что раньше и не снилось. А если вперед заглянуть! В общем я так думаю, без знаний сейчас нельзя, учиться надо… От земли я не уйду, — снова убежденно повторил Анатолий и вдруг рассмеялся, обняв сидящую рядом Нинку: — Не уйдем мы от земли!

— Это другое дело! — воскликнул Николай; он повеселел сразу, с горделивым удивлением глядел и на сына, и на Нинку: вот, мол, какие молодцы, все решили правильно и хорошо.

— Господи, да учитесь на здоровье, — заулыбалась, отошла от своих тревог и Груня. — Да пока живы… Разве мы против!

Анатолий кашлянул, видно, от волнения.

— Я вот хочу выпить последнюю за вас, родители, отец и мать…

— А за меня-я? — пропищала Маринка.

— И за тебя, и за тебя, сестренка, учись, ума набирайся да мать с отцом слушайся.

— Я слушаюсь, — снова подала голос Маринка и прикусила губку, часто заболтала ногами под столом.

Недолгим было прощание. А вскоре лошадка уже бежала вниз по угору; Николай сдерживал ее, а когда спустились на ровное, крикнул озорно; лошадка понеслась вскачь, зашумели по гравию колеса. Сзади на телеге, на свежем сенце удобно устроились Анатолий с Нинкой, и еще долго сверкали круглые Нинкины колени.