Виктор Астафьев - Моя война. Писатель в окопах - война глазами солдата

– Беда в том, что вопрос о евреях в литературе и в жизни сейчас повсеместно из разряда как бы запретных. Мы, вошедшие в литературу десяток лет назад, как фантастику воспринимаем, что когда-то русский Куприн писал рассказ «Жидовка», русский Чириков писал пьесу «Евреи», а русский Бунин запросто писал, например, как снег в Одессе «больно сечет в лицо каждому еврею, что, засунувши руки в карманы и сгорбившись, неумело бежит направо или налево», не говоря уже о бессмертном Гоголе, который в «Тарасе Бульбе» «изничтожал» жидков за их торгашескую продажную сущность, которую они тогда сами-то не особо оспаривали. Писали о евреях Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов… Это «расист» Шекспир, к примеру, мог позволить в своей пьесе, чтобы невинную женщину удушил взбесившийся чернокожий мужчина. А вот беловский Миша Бриш вызвал взрыв негодования среди евреев, а вас за употребление слова «еврейчата» начали преследовать.

Ровесники мои слегка встревожены: в некоторых русских издательствах мягко не советуют брать для сомнительных персонажей имена евреев, боже упаси, а также имена казахов, якутов, крымских татар, прибалтийских народов, черкесов, а теперь нельзя будет, похоже, задевать нервы азербайджанцев и армян. Это какая же литература грядет, если её стягивают на «пятачок» национальных самолюбий?

– Э-э, да если бы у Шекспира душил несчастную Дездемону пьяный и непобритый русский мужик, то иные русские даже, глядишь, этим бы еще и погордились: знай наших, паря!.. Конечно, я думаю, что все мы хороши. И те, значит, распродали, предали свою культуру, какая у них была, если она была, и мы, значит, русские, на поводу пошли.

Если у нас иногда ошибки происходят, то это частные ошибки психопатов. Это даже не целенаправленная борьба, допустим, как у мусульман там, у буддистов с христианами. Такая борьба в мире существует, и она имеет определенные границы и обозначения. У нас же, скорее, какая-то истерика. Не знаем, куда девать себя, свои чувства, свои беды. Давай друг на друга сваливать… Наверное, и то, и другое имеет, так сказать, первопричины. Есть какая-то своя глубина, глубокое течение.

Плохо, что находятся в этом деле мелкие провокаторы, ярыжки, которые на общей беде хотят погреть руки или каштаны выхватить из горячих углей. Вот Эйдельман оказался из таких людей. Это известная посредственность, обокравшая в свое время архивы Цявловских, примазавшаяся к ним, старикам Цявловским, которые каждой запятой Пушкина дорожили. Этот Эйдельман дважды замечался в плагиате «Литературной газетой», выкручивался, жаждет хоть какой-нибудь славы. Ну, застольной хотя бы, местечковой, хоть среди московского еврейства.

Разумеется, он не один такой, достаточно и среди русских, и среди других, знаете, любителей поплавать, как поплавок. Он хотел, во-первых, причинить мне боль. Грузины за рассказ «Ловля пескарей в Грузии» напали в июне, а Эйдельман в сентябре это сделал. Думал, что я умираю. Добивать взялся. Не знал, кажется, что мы, сибиряки с Енисея, еще крепкой породы. А во-вторых, хотел, чтобы я с ним в дискуссию вступил. Тогда он бы «умственность» свою показал, начитанность. Тогда уже подробно описал бы, какой у него был хороший папа, репрессированный. Другие евреи тоже вслед написали бы, что у них папы еще лучше. И вообще, мол, они народ хороший, бедный. И мы, русские, только по своему невежеству, по тупости своей обижаем их. Якобы мы должны им туфлю целовать.

Никто им целовать туфлю не будет из настоящих русских, которые еще помнят, что они русские. Есть у нас много желающих других, чтобы мы им целовали кованые ботинки. Эти скорей заставят, у них уже есть опыт. Заставят и евреев, вместе с нами, как это было в «Детях Арбата». Они же надеялись, что нас всех поуничтожат, как это было в Гражданскую, что мы перебьем друг друга, а они в стороне останутся. Не остались они в стороне. И от того, что их пересадили (кстати, они сами себя судили и сажали), они теперь плачут о своей судьбе. Они, видите ли, пострадали, а мы нет. 12 миллионов русских крестьян, Ваньки да Таньки, это значит для них пустяки, а вот Михоэлс или Мейерхольд – это для них всё. Теперь вот великий, так сказать, русский поэт Мандельштам звучит с каждой страницы. Господи, разве не жаль всех, всех до единого замученных или убиенных… Будь это Михоэлс или Павел Васильев, Мейерхольд или Корнилов Борис, но как умеют они стенать над своими! Какая там справедливость, если касается кого-то из своих? Есенина и Твардовского, как великих поэтов, теперь и не помнят… этих последних и действительно великих русских поэтов.