Иван Лазутин - Высота

— На каком языке ее написать? — с дрожью в голосе проговорил Гюден.

— Разумеется, на французском, вы же будете обращаться не к немцам. — Генерал видел, как загорелись глаза пленного, в них вспыхнула надежда, что ему сохранят жизнь.

— Но я сейчас в таком состоянии, что все слова перепутались, и в голове у меня один страх и мешанина.

Командарм бросил взгляд на сержанта-писаря. Тот сразу же встал, поняв, что генерал что-то хочет сказать ему.

— Запишите текст воззвания, поможем полковнику. — Командарм встал и зашагал по отсеку. — Пишите! Только разборчиво.

— Я готов! — доложил писарь, не спуская глаз с генерала.

— «Братья французы! Офицеры и солдаты легиона! К вам обращается полковник легиона Гюден, который прошлой ночью перешел на сторону русских вместе с начфином легиона майором Рикаром. Не трусость, не страх перед смертью, которая всех вас ждет у стен Москвы, толкнули нас на этот шаг. Мы сдались в плен лишь потому, что увидели, на какой предательский путь мы вступили, позоря боевые знамена Франции, которые были обагрены кровью наших прославленных предков в 1812 году на знаменитом для русских и скорбном для нас, французов, Бородинском поле.

Мы были ослеплены неразумным желанием положить цветы на могилы наших солдат и офицеров, сложивших свои головы на русской земле. Мы попрали наказ великого Наполеона, в котором он уже на смертном одре завещал Франции не поднимать оружие на русских, ибо они непобедимы.

По одному и группами переходите ночью нейтральную полосу и сдавайтесь русским. Обращение с пленными советское командование гарантирует по условиям международной конвенции о военнопленных.

При переходе группами посылайте в сторону русских две зеленые ракеты.

Подпись — полковник Гюден».

Закончив диктовать, командарм остановил взгляд на начальнике штаба.

— У нас в штабе есть машинки с латинским шрифтом?

— Есть!

Командарм подошел к писарю, взял у него листок с текстом воззвания и про себя прочитал его. Обращаясь к полковнику Гюдену, сказал:

— Переведите текст на французский печатными буквами. Да так, чтобы разборчиво читалась каждая буква. Все остальное сделают печатники нашей газеты. Задача ясна?

— Ясна, господин генерал.

— Текст письма вашего брата тоже разборчиво напишите печатными буквами.

— Все будет сделано, господин генерал, у меня почерк разборчивый. Только нужно немного отдохнуть рукам, а то они налились кровью и будут дрожать.

— Развяжите! — приказал командарм адъютанту, и тот это сделал быстро и с большим удовольствием: не по душе ему была картина, когда среди вооруженных людей и при надежной конвойной охране пленный стоял посреди отсека с завязанными руками, пальцы которых распухли и налились кровью.

— С текстом обращения согласны? — обратился генерал к пленному.

— Оно идет из глубины моего сердца. Мне бы такого никогда не написать.

— Павел Филиппович… — Генерал передал текст листовки начальнику штаба. — Это нужно сделать не откладывая. А пока будут печатать листовку, нужно связаться с командиром поддерживающего нас авиаполка. Летчики сделают это с охотой.

В отсек вошел оперативный дежурный по штабу. Безотлагательность доклада была выражена на его лице.

— Вездеход готов? — спросил командарм, взглянув на часы.

— Готов, товарищ генерал! Только что звонили из штаба фронта. Командующий ждет вас.

Говоров встал из-за стола и, окинув взглядом всех, кто находился в отсеке, спросил:

— Задача всем ясна?

— Ясна, товарищ генерал! — почти одновременно ответили все, кроме начальника штаба. Даже полковник Гюден, на котором генерал остановил взгляд дольше, чем на других, выпалил:

— Все будет сделано, господин генерал, как вами приказано!

Даже старожилы подмосковных деревень не помнили таких ранних и лютых зим с неотступными трескучими морозами и метелями, как зима 1940/41 года, за которой шла военная зима. Она оказалась не менее суровой и очень снежной. Многие дороги стали непроходимыми не только для людей, но и для лошадей и машин.

Начальник штаба 4-й полевой армии генерал Блюментрит считал, что с падением ртутного столбика на градусниках падает боевой дух немецких солдат и офицеров. Последней надеждой на спасение замерзающих в снегах Подмосковья гитлеровских армий был решительный бросок на глубоко эшелонированный рубеж обороны русской столицы, где имелись толстостенные каменные дома, обогретые печами, где работали хлебные и спиртовые заводы, где у станков стояли молодые русские женщины и девушки, мужья и братья которых если еще не сложили свои головы на необозримых пространствах великой державы, то, как и их противник, немцы, лежали где-нибудь в окопах Подмосковья или в бескрайних степях Украины… О, как необходим был генеральному штабу немецкой армии и лично фюреру этот последний решительный удар группы армий «Центр» по оборонительному рубежу Москвы.