Евгений Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны

«Вот дурак так дурак! Идиот!» – в сердцах корил себя Павел. И неприятный осадок, сохранявшийся от размолвки с Махтуровым, подпитанный промахом с обедом, еще долго преследовал его и не давал покоя.

Сразу после обеда послал Тимчука за взводными, приказав вызвать из второго взвода штрафника Маштакова. Готовясь к встрече с подчиненными, перебрал в памяти все, что ему было о них известно.

Самая примечательная и неоднозначная фигура – это, несомненно, командир первого взвода Яков Сахно. Бывший хозяйственный старшина, служивший до осуждения трибуналом на продовольственном складе батальона авиаобслуживания, по слухам – большой любитель «клубнички» и скабрезных анекдотов. Единственный из взводных, кто не имел в прошлом ни офицерского звания, ни боевого опыта. Факт сам по себе примечательный. В штрафной батальон угодил за темные делишки, на которые подвигло его пагубное неуемное пристрастие к женскому полу.

На тыловой аэродром где-то под Куйбышевом ни бомбы, ни снаряды не падали, должностные обязанности тоже особо не обременяли. Зато в заначке у оборотистого и любвеобильного старшины в результате ловкости рук и пытливости ума постоянно оседал и наплавлялся некий продуктовый, колбасно-масляный наварец, не говоря уже о спиртовом.

И зачастил Яша пропащими ночами в окрестное село, по домам солдатских молодаек и вдовушек, ублажая товарок щедростью души и подношений. А вослед скоромью греховной, разгульной масленицы не замедлил грянуть и Великий пост, определенный ему трибуналом сроком на восемь лет с отправкой в штрафной батальон.

Не потерялся Сахно и в штрафном батальоне. Даже в первом для себя бою, когда редко кому из новичков, не нюхавших пороха, удается сохранить выдержку и способность к рассудительным, применительным к обстановке действиям, Сахно, надо отдать ему должное, выделился именно этими качествами, был наравне с бывалыми обстрелянными бойцами, прошедшими укрепляющий курс окопной противостраховой иммунизации.

Павел не был настолько близок с Сахно, чтобы судить о нем с достоверностью. Напрямую они почти не общались, так, урывками, на бегу. Встречаясь у командира роты на совместных докладах и планерках, держались ровно, приязненно, как равный с равным по должности, но и только. Не то чтобы сторонились друг друга, но и других, более тесных отношений, сверх обусловленных должностным положением, не искали. А если случалось иногда возвращаться от ротного вдвоем, отделывались пустяковым словесным обменом, где и слова, и содержание затрагиваемых тем имели лишь ту потребность и значимость, что создавали видимость интереса при его подлинном отсутствии.

Павел затруднялся сказать, чем определялся выбор Ульянцева, предпочевшего тылового старшину нескольким кадровым офицерам, имевшимся в его распоряжении, но не мог отделаться от интуитивной, подсознательной предубежденности, настраивавшей его против сближения с Сахно. Беззастенчивая, грубая мужская нечистоплотность и непорядочность – качества, которые, как уродливая патология, всегда вызывали у Павла гадливое, отвратное чувство, исключали их обладателей из числа близкого окружения Колычева.

Вообще Сахно представлялся его воображению фигурой не явной и не простой, не подвластной беглому прочтению. Он относился к типичным представителям той немногочисленной, но представительной прослойки штрафников, своеобразной ее элиты, которая существовала внутри штрафной диаспоры и была примечательна тем, что, как и Шведов, не казнилась своей виной, не комплексовала и не делала из случившегося трагедии вселенского масштаба.

Трибунал и отправка в штрафной батальон, хоть и обрекали на бесчестье и незавидную судьбу подконвойного солдата-смертника, все же не стали для них ни позорным столбом, ни лобным местом, как для многих других собратьев по несчастью, кто попал в заключение по злому умыслу или роковой случайности и ни при каких условиях не помышлял для себя ни подобных обстоятельств, ни подобной участи. По крайней мере каких-либо заметных признаков, которые бы указывали на душевное нездоровье, в Сахно не наблюдались.

Напротив, все в нем, начиная с ладно скроенной, молодцеватой фигуры, сохраняющей, несмотря на бэушное облачение, щеголеватую осанистость, и кончая манерой держаться и говорить, уснащая речь грубыми циничными присказками и откровениями по части плотских бабских утех и слабостей, – все в нем говорило за то, что пребывает Сахно в относительном здравии и согласии с внутренним миром.