Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Собираясь утром на работу, Виктор Николаевич Курносов время от времени подходил к раскрытому окну, высовывался и озабоченным взглядом искал во дворе сына. Андрей сильно вырос за последний год, учился уже в седьмом классе. Виктору Николаевичу, когда он видел, как мальчик уходит со двора, стало с нынешней весны представляться одно и то же. Вот Андрюша пройдет ворота под Маклаковским домом, растворится в солнечном пятне бульвара и больше никогда не вернется.

От этой мысли свет мерк в глазах, будто на какой-то миг переставало светить яркое весеннее солнце, наступала холодная жуткая тьма и само существование Виктора Николаевича теряло смысл. Жить было не для чего.

— Андрюшенька, сынок! — громко звал Курносов, цепляясь побелевшими пальцами за оцинкованный наличник окна.

— До свидания, па-а. Ты зайдешь за мной? — откликался, махая рукой, высокий стройный подросток в тесноватой школьной форме.

— Ну конечно, сынуля!

Чистый голос Андрюши, отдаваясь эхом в многоэтажных сторонах двора, возвращал Курносову покой и радость. Он облегченно отдувался, проводил ладонью по взмокшему лбу и готов был разругать себя вслух за мгновенную слабость, за испуг, если бы посмел сам себе в нем признаться. Но он не признавался.

— Пум-пум-пум, — бодренько напевал он. — Все хорошо, все хорошо.

Петь по утрам было неизменной его привычкой.

Виктор Николаевич работал неподалеку, на этой же улице, техником в телевизионном ателье и в обеденный перерыв приходил к школе встречать сына. Они вместе возвращались во двор, шли неспешно рядом по узенькому щербатому тротуарчику вдоль жиденьких затоптанных палисадников и у третьего тополя расставались. Сын и отец жили в разных подъездах старого трехэтажного флигеля. Жена Виктора Николаевича ушла от него, вернулась к своим родителям, когда появился на свет Андрюша.

— Андрей, сию минуту домой! — напоминала с узенького балкона второго этажа большеносая сердитая старуха, едва завидев отца и сына вместе. Ей постоянно казалось, что Курносов пьян, она не верила, что он бывает трезвым, и, не стесняясь его присутствия, выговаривала внуку: — Шляешься после школы неизвестно где! Иди обедать, суп остынет!

Виктор Николаевич делал вид, что не замечает откровенной враждебности к себе либо считает ее не заслуживающей внимания, и миролюбиво здоровался с бывшей тещей:

— Добрый день, — и почтительно наклонял голову.

Ответа не следовало. «Пропади ты пропадом, пьянчужка!» — говорили Курносову красноречивые, ненавидящие бабкины глаза, хотя он был совершенно трезв, аккуратно одет и выглядел вполне прилично. Бывшая теща неколебимо верила, что это он загубил дочкину жизнь, и долгие годы, прошедшие с того времени, когда Курносов приходился Антиповым зятем, не смягчили его вины.

— Па-а, я приду к тебе вечером, — пообещал Андрей, вбегая на ступеньки подъезда, и, насмешливо глянув в сторону балкона, произносил громче: — Обязательно приду!

— Если мама отпустит, — со степенным смирением дополнял Виктор Николаевич, не выказывая голосом, что он рад такому ответу сына, и независимой, деловой походкой, как он обычно ходил, как считал должны ходить довольные собой солидные люди, шел к другому крыльцу, к своему.

А неумирающие, вечные старухи, пережившие и революции и войны на этом дворе, судачили вслед ему на вечных, вросших в землю лавочках.

Двор был большой, проходной, с собственными маленькими переулочками, закоулками и двориками. Пятиэтажный длинный дом с магазинами, называемый Маклаковским по имени последнего его владельца купца Маклакова, вытянулся вдоль бульвара и заслонял собой тесное кирпичное разномастье строений, флигелей, пристроек — не тронутый временем кусок старой купеческой и мещанской Москвы, памятной дворовым старухам именами хозяев.

А Виктор Николаевич, сколько помнит себя, никогда не хотел жить в каком-нибудь другом месте. Ему не представлялось пространства милее и надежнее, чем этот двор, где он вырос.