Мэтью Риджуэй - Солдат

Став верховным главнокомандующим, я попросил фельдмаршала посетить меня. Во время нашей дружеской беседы я сказал ему, что своей новой военном должности я не домогался, но и не имел возможности отказаться от нее. Мне известно, продолжал я, о том высоком положении, которое занимает он как полководец, в о той славной репутации, которой он столь заслуженно пользуется. Поэтому я хорошо понимаю, что ему, вероятно, трудно быть заместителем у офицера значительно моложе его по возрасту и ниже по опыту, к тому же у офицера, который некогда находился в его подчинении. Поскольку Монтгомери знал, с каким уважением и восхищением я относился к нему, я хотел, чтобы между нами было полное взаимопонимание. Его взглядам, заявил я фельдмаршалу, всегда оказывалось должное внимание. Такое внимание будет уделяться им и впредь. Но во главе вооруженных сил НАТО должен стоять один человек, и его решения должны выполняться беспрекословно.

Монгомери ответил, как подобает великому солдату. Он заверил меня в своей лояльности и неоднократно подтверждал ее, пока я был верховным главнокомандующим. Но Монтгомери — человек крайне самоуверенный. Он привык высказывать свои взгляды откровенно, совершенно свободно, независимо от того, каких мнений придерживаются правительственные чиновники, премьер-министры и военачальники. В результате этого иногда возникали затруднения, если мой заместитель с присущей ему дружеской бесцеремонностью выражал взгляды, совершенно противоположные моим.

Вступив на свой пост, я изложил своим главным помощникам несколько основных стратегических принципов. Крайне важной была концепция (о ней я уже говорил), состоящая в том, что мы должны защищать всю территорию европейских стран — участниц НАТО, а не только те районы, которые легко защищать. Многие сотрудники моего штаба считали, что греческую Фракию и Македонию и турецкую Фракию защищать совершенно невозможно. Пусть это так, соглашался я, но расположенные в этих районах части должны оставаться и сражаться там как можно дольше — столько времени, сколько они смогут, не жертвуя собой. В случае нападения они должны всемерно сдерживать противника. Я разъяснял, что в неблагоприятной обстановке войска гораздо дороже недвижимости, но что мы не собираемся без боя дарить противнику пи одного клочка земли.

Греки и турки поняли это и согласились. Но затем Монтгомери отправился туда в инспекционную поездку и сделал несколько бесцеремонных замечаний в том смысле, что войска расположены неверно, а потому необхо-димо отвести их назад, ибо район, в котором они развернуты, защищать невозможно. Это вызвало целую бурю, причем греческое правительство расценило его замечания так, будто греки должны пожертвовать частью своей территории. Подобные истории повторялись не раз, но когда я говорил Монтгомери о влиянии этих необдуманных заявлений, он стоял на своем.

— О, я совершенно ясно дал понять, что это неофициальная точка зрения, — утверждал он. — Я просто выразил свое личное мнение.

Я, бывало, доказывал ему;

— Монти, человек, столь широко известный, как вы, не может высказывать личные взгляды. Вы мой заместитель. Все, сказанное вами, принимается за официальные взгляды верховного командования вооруженными силами НАТО, несмотря на все ваши опровержения.

— Вы правы, Мэт, — соглашался он, — вы совершенно правы.

А затем опять поступал по-старому.

Несмотря па эти мелкие недоразумения, мы отлично сработались. Я мог обсуждать с Монти любые вопросы в духе полного взаимного уважения и дружелюбия. И я уверен, что фельдмаршал, несмотря на склонность выражать свои взгляды независимо от несходства их с моими, всегда был совершенно лоялен.

Юго-восточный район Европы (греческая и турецкая Фракия), представляя собой наш опорный пункт на юге, имел для нас громадное значение со стратегической точки зрения. Я проводил там немало времени, инспектируя наши войска в этом районе и беседуя с премьер-министрами двух государств. Турецкого премьер-министра Мепдсреса я считал человеком здравомыслящим, способным глубоко анализировать европейские дела, а его греческую коллегу Палагоса — чрезвычайно проницательным. Я был приятно поражен, обнаружив, что, по-видимому, ни один из них не разделяет антипатий, владевших их собственными пародами. Во всяком случае, в разговорах со мной они не проявили ни тени глубоко укоренившейся враждебности, которую обычно, как говорят, турок чувствует по отношению к греку и наоборот. Древняя ненависть исчезает не сразу, и я не настолько наивен, чтобы утверждать, что ее больше не существует. Но эта ненависть определенно уменьшилась, когда оба народа признали, что их свободе грозит опасность со стороны более сильного врага — русских. Я молю бога, чтобы эта ненависть не ожила. Однако враждебные чувства по отношению к итальянцам все еще сильны. Мне кажется, было бы совершенно невозможно заставить греческие или турецкие войска служить под командованием итальянца, и я сильно сомневаюсь, чтобы итальянцы согласились служить под командованием грека или турка.