Александр Лозневой - Дорога в горы

Солдаты переглянулись, не понимая, о ком он говорит, и только теперь увидели, что с земли поднимается смущенный Донцов. Прижимая раненую руку к груди, Степан окинул суровым взглядом товарищей и сразу заговорил внушительным басом:

— Здесь наша земля, наш дом. Мы здесь хозяева, а они — воры. Они крадутся, дрожа за свою шкуру, идут на ощупь, вслепую, а мы все видим, мы спокойны! Мы сидим в своем доме и поджидаем их!

Солдаты удивились его складной речи. А он продолжал:

— Нам хорошо известны все углы в своем доме, все тропки в нашем саду. И как бы враг ни ухитрялся, ему не удастся застичь нас врасплох. Мы — настороже! Рано или поздно вор попадется в руки хозяина!

Потом говорили солдаты. Они клялись стоять насмерть, сражаться до последней капли крови.

После собрания всем стало как-то легче, свободнее. Будто и ничего особенного не произошло, а многое прояснилось. Лучше и думалось, и чувствовалось, и дышалось.

Батальон, сформированный у Черного моря, восьмые сутки пробирался на север. Перед ним стояла боевая задача: закрыть перевал. Батальон растянулся по тропе на добрый километр. Головное подразделение вышло на широкую светлую поляну, окаймленную высокими чинарами. Поляна походила на огромную площадь, выстланную каменными плитами, сквозь которые не могла пробиться растительность. Лишь кое-где из трещин выглядывал карликовый вереск, похожий на мох. Рассматривая поляну, солдаты дивились такому мастерству природы. Казалось, эта гладкая, ровная поляна образовалась не сама по себе, а здесь веками трудился человек.

В мирное время на этой поляне приземлялись самолеты. С них высаживались геологи, направлявшиеся на разведку в горы, врачи, чтобы оказать помощь заболевшим чабанам. С этого природного аэродрома уходили с рюкзаками за спиной ветеринары, унося по тропкам лекарства для отгонного скота.

Подразделение расположилось на опушке: приближалось время обеда. Повара развели костер, нашли воду, и скоро в походных котлах заклокотал плов. В эти минуты появился самолет. Он развернулся над самой поляной, снизился, сделал круг, как бы собираясь сесть, но скоро опять взмыл ввысь и ушел на север. Все отчетливо разглядели гитлеровские кресты на его крыльях.

Шагая по тропке, Зубов тоже увидел и узнал фашистского разведчика. Какой от него прок? Летает их много, да толку мало. Давно бы пора на Южный Кавказ!

Зубов шел не торопясь, зная, что за ним не может быть погони. Боялся одного: заградительных отрядов. Ведь Хардер говорил, что такие советские отряды наверняка могут быть в горах.

Тропа уводила все дальше в глубь гор. Она огибала многочисленные серые скалы, похожие на те, из которых он выбрался недавно. Преодолевая подъемы, Зубов тяжело дышал. Но не останавливался, старался поскорее взобраться на гребень, чтобы глянуть вперед, где могла таиться опасность. Два часа назад он радировал Хардеру о численности солдат в Орлиных скалах и теперь представлял себе, как Хардер смеется над русскими безумцами, засевшими в горах. Вся армия бежит, а тут храбрецы нашлись! Ничего, бежали с Дона, побегут и с гор!..

Вечерело. Зубов устал, а вокруг, как назло, ни одного подходящего места для ночлега. Хватаясь за кусты, он рвался вперед. Вот еще усилие — и вершина: дальше открылась поляна. Здесь, на хребте, еще светло, а внизу уже сумерки. Деревья на глазах меняют окраску — из зеленых становятся серыми. Надо спешить: тропа так крута, что, того и гляди, сорвешься. Хватаясь руками за ветки кустов, Зубов устремился под гору.

Из ущелья тянется густой белесый туман, заливает поляну, словно молоком. Туман поднимается все выше, заволакивает тропу. Идти дальше нет смысла. Зачем рисковать? Зубов сворачивает к дереву, похожему на ель, и, грузный, неуклюжий как медведь, взбирается на него. Примостился на ветке, вытащил нож из кармана, обрубил один, другой сук, уложил их крест-накрест — так хоть сидеть можно.

С поляны потянуло холодом. Откуда-то справа донесся вой шакалов, но скоро визгливые голоса их стали затихать, удаляться.

Наступила глубокая тишина. Хотелось спать. Но разве можно уснуть? Зубов пробует отогнать дремоту думами о самом страшном, щиплет себя за нос, за щеки: не дай бог уснешь — и загремишь с верхотуры!

На рассвете спустился вниз, разостлал палатку, оперся спиной о камень и, держа наготове пистолет, устало закрыл глаза. Но что это, где он? За ним бежит широкоплечий грузин с винтовкой в руках. Неужели Пруидзе? Он! И с ним Крупенков! Зубов даже закричал от ужаса, вскочил на ноги— никого нет, померещилось, будь оно неладно!