Александр Лозневой - Дорога в горы

— Из Сухуми, значит? — спросил новичок.

— Именно. А ты?

— Я, браток, из Одессы. Украинец… — И он тяжко вздохнул: — Гитлер проклятый там. Второй год письма не имею.

— А как звать-то тебя? — стараясь рассеять печаль солдата, спросил Донцов.

— Меня? Меня просто Петром зовут.

А фамилия?

— Вот фамилия не украинская: Зубов. Да вы просто Петром, Петькой зовите. Чего уж там…

— Ладно, — кивнул Степан, — Петькой так Петькой.

«Где она, куда девалась? — рассуждал Митрич. — Может, к тетке в Стрелецкую ушла? Туда не пройти, там везде немцы… А вдруг убили? Нет, не может этого быть! Прячется где-нибудь, а то и в горы подалась».

Развернув копну сена, старик достал винтовку, щелкнул затвором — все в порядке. Осмотрелся по сторонам и пошел по росистой траве к старой, покосившейся хате на юру. Лунная ночь не нравилась деду, да что поделаешь — ждать некогда.

Тихо, как тень, потянулся к окну, стукнул пальцем о стекло:

— Открой, Дарья!

— Вы, Митрич?

— Открывай, не бойся!

Дарья приходилась Митричу дальней родственницей, сын ее, Егорка, второе лето был у старика подпаском. Наталка часто бывала у Дарьи. Может, и теперь здесь?

Пропустив Митрича в хату, Дарья увидела в его руках винтовку и удивилась:

— Что это вы надумали?

— А ничего… Собак много развелось — мирному человеку не пройти, — хмуро ответил дед.

Но женщина уже догадалась: опять, как в гражданскую, партизанить собрался. Хотела расспросить подробнее, да разве Митрич скажет?

— Внучка, часом, у тебя не была? — спросил дед.

— С той недели не видела. Может, дома?

— Не поминай, Дарьюшка. Нема у нас дома…

— Что вы, Митрич?

— Спалили… Как есть все спалили!

— Ой, божичко! — всплеснула женщина руками: — А Наташа?

— Думал, ты знаешь.

— Господи, и моего сынка нема, — встревожилась Дарья. — Как ушел, так и пропал. Думаю, где ж ему быть, как не у вас? Что ж теперь делать?

— Ну, хватит, хватит, — остановил ее дед. — Раз и его нема, значит, вместе и подались.

— Да куда ж они подались? Кругом немцы…

— Куда, куда! Ты что, маленькая? Теперь всем одна дорога: в горы — вот куда.

Митрич поднялся со скамейки, готовясь уходить, но Дарья схватила его за рукав:

— А мне как же? Хоть бы посоветовали…

— Потому и зашел. — Старик погладил ее по плечу. — Ты, Дарьюшка, баба в летах, к тому же хворая… Лучше, коли дома будешь: фашисты тебя навряд ли тронут. А нам тут свой человек вот как нужен, поняла?

Дарья закивала головой.

— Ну, прощай! При случае подам весточку.

— Прощайте, Митрич!

Через час старик был уже за речкой, на колхозной бахче, где под лунным светом лоснились кавуны величиной с волошскую тыкву, пахли медом перезревшие дыни. В прошлом году в эти дни колхозные машины одна за другой уходили отсюда в город. Бахча принесла немалый доход. А теперь гниет добро, и никому нет до него никакого дела…

Третий год сторожит колхозные кавуны и дыни старый друг Митрича Игнат Закруткин. Когда-то вместе служили в одной казачьей сотне, вместе и на германской были… Разом парубковали, а потом поженились в один и тот же год… В последнее время, живя по соседству, часто сходились и зимними вечерами вспоминали старину. Про новую жизнь гутарили… Вот и захотелось Митричу повидаться с Игнатом, посоветоваться, обсудить, что и как. Может, и внучка у него скрывается.

Митрич направился было к шалашу, да вдруг остановился, чуть не выпустив винтовку: Игнат лежит, раскинув руки! Бросился старик к другу, схватил за плечи, а тот уже охолодеть успел.

Долго стоял Митрич над телом друга, не чувствуя, как текут по щекам скупые стариковские слезы. Потом разыскал в шалаше лопату, выкопал могилу и, обернув тело казачьей буркой, с которой Игнат никогда не расставался, предал его родимой земле.

Поляну, усеянную цветами, со всех сторон обступили могучие дубы. Они растут так тесно, что их ветви густо переплетаются в вышине, заслоняя солнце. А у подножия дубов, огибая поляну, неутомимо шумит речка. Быстрая, мелкая, она спотыкается о камни, сердито пенится, разбрасывая брызги, и торопливо мчится в глубь чащи. Таких безымянных речек в Кавказских горах бесчисленное множество. Все они начинаются где-то у вечных льдов, бегут еле заметными ручейками, сливаются по пути, падают с отвесных скал и, пробиваясь сквозь ущелья и густые леса, образуют Кубань, Терек, Лабу и многие другие горные реки.

— Лучшего места и желать не надо! — поглядев вокруг, сказал Донцов.