Овидий Горчаков - Вне закона

– Ладно! Я был с тобой в бою, ты хороший товарищ! Слушай, дытыно! Я стоял тогда в «аллее смерти». – Сашко говорит низким, придушенным от волнения голосом. – Мимо прошел Гущин, потом Ефимов. Каждый – с немецким автоматом. Минут через десять – Богомаз на велосипеде. За ним – подвода с вейновцами. Я знал – вейновцы должны были проводить Богомаза до Могилева. Все они были в немецком. Почему «хозяин» дал Богомазу вейновцев? Потому что их наши могли принять за немцев и обстрелять. Партизаны могли устроить засаду. Объяснение есть… в случае чего. Проводить Богомаза до Могилева… Страховка. И неизвестно еще – может, «хозяин» и вейновцами этими был готов пожертвовать… За мостом Богомаз напоролся на засаду. Стреляли из автоматов. Две очереди из двух немецких автоматов. Кто стрелял? Немцы? Немцы сейчас мелкой группой не сунутся в лес. А полицаи тем более. Это первый промах…

Я оцепенел. Лицо покрылось испариной, все сильней колотилось сердце. Ночь, сверчки, полевые запахи – все это кануло в небытие. Я вижу только лунные блики в глазах Александра, слышу беспросветные его слова. А там – во мраке вокруг – тонет и гибнет все остальное…

– Ты помешал кое-кому добить Богомаза, – продолжал Покатило. – Ты подобрал Богомаза и отправил его в лагерь с Богдановым. Весь лагерь слышал стрельбу у Горбатого моста. Батя приказал не объявлять тревогу. Не дожидаясь донесений, сам пошел к мосту. Пошел один, приказал всем остаться в лагере. Еще одна ошибка. Но батьке не терпелось узнать, убит ли Богомаз, не сорвалось ли все…

Я хотел остановить Покатило, доказать ему, что все это не так, не может быть так. Но горло сдавило будто тисками. Я не мог дышать. Я мог только слушать, слушать…

– Батька прошел мимо меня. Один. Бледный, но решительный. По дороге он встретил Богданова. Богомаз был еще жив, дышал. Сердце его билось. На телеге – Богомаз, у подводы – «хозяин» и Богданов. Кругом – никого. И тогда все услыхали еще один выстрел. Батька сказал, что стрелял в белку. Как ранил он палец? Для блезиру. Еще одна ошибка. Он потерял голову, хотел объяснить выстрел…

– Молчать! – закричал я и, схватив полуавтомат, вскочил на ноги, пинком отбил в сторону карабин Покатило. Горло сдавило от бешенства. – Молчать! Не смей… Не смей так о командире! Ты… Ты предатель!

Покатило медленно поднялся, вытянул руку, точно защищаясь от удара. Я смертельно ненавидел его в эту минуту. Ненавидел его некрасивое, изрытое оспой лицо. Потянись он к оружию – я убил бы его.

– Да, вижу, ошибся я… – тихо произнес он, но голос его дрожал. От волнения он стал мешать русские слова с украинскими: – Я тебе, дытыно, высказал усе, що на души маю, а ты…

Я закричал дико, исступленно, еще пуще распаляя себя этим криком:

– Да, ты ошибся! Не на того напал. Я не поверю твоим идиотским сказкам. Ты врешь, врешь от начала до конца!..

– Успокойся, хлопче! Мы потом поговорим. И меня это ножом по сердцу… Я тоже считал его отцом-командиром, батькой… Да что ты, с ума спятил?!

– Молчать! Приказываю тебе, как твой командир!

Покатило тяжко дышал, судорожно сжимал кулачищи.

Мы стояли лицом к лицу, обдавая друг друга жарким и частым дыханием. Я понял вдруг: Покатило старше, много опытней, в любой драке, во всяком другом споре я ему не чета, но сейчас, в этом поединке, я сильнее. На моей стороне – сила правоверной ярости, многолетний разгон. А он… он сбит с толку, обескуражен, обезоружен не мной, а собственными сомнениями. Нет, он не враг, не провокатор. Он слаб, но слаб не по малодушию. Он, наверное, искренне заблуждается. Это открытие остудило мою ярость. А вдруг он?.. Нет, нет, нет. Неясно зачернела пропасть передо мной. Я отшатнулся, не захотел искать ответа на дне этой пропасти, зажмурился, боялся глянуть вниз, смутно догадываясь, что увижу там что-то нестерпимо страшное…

– А мне говорили, ты артельный мужик, – усмехнулся Покатило. – За товарища в огонь и воду!

И опять молчали. Стояли долго, не шевелясь. Недобро поблескивали глаза Покатило. И я снова услышал вдруг стрекот кузнечиков, почувствовал, как холодеет потное лицо. Тогда что-то треснуло во мне, раздвоилось. Я увидел себя вдруг со стороны. Нет, я правильно поступаю, но как это подло. Ведь он мой товарищ… И если вдуматься в его слова… «Артельный мужик»! Я так кричал на Покатило. Неужели я хотел криком заглушить собственные смутные, едва осознанные сомнения?.. «За товарища в огонь и воду»… Нет, нельзя думать! Стремясь выпалить все, прежде чем я успею пожалеть о сказанном, я заговорил: