Даниил Аль - Дорога на Стрельну

Чем дальше мы шли по шоссе, тем дальше вправо уходили звуки боя. Линия фронта изгибалась на юг, к Пушкину.

В небе над Урицком чётко обозначилась граница между закатом и заревом. Отсветы пламени, запалённого здесь людьми, были куда ярче отсветов солнца. Мы свернули с шоссе и поднялись по отлогой дороге. Она привела нас в сад, обнесённый дачным забором. У края сада, возле дороги, стоял большой сарай. К его задней, обращённой к шоссе стене прижались машины. Одна «эмка» и две полуторки. В середине сада темнел двухэтажный кирпичный дом.

На крыльце я увидел часового с автоматом. Рядом с ним стоял старшина в фуражке пограничника. Завидев нас, старшина воскликнул:

— Що це хиба за опэрэта, товарищ лейтенант?

— Дезертиров задержал, — по-деловому отвечал тот, — аж от самого Ораниенбаума драпанули.

— Притомились, значит, бедолаги, — усмехнулся старшина. — А сюда-то зачем приволокли, товарищ лейтенант?

— Как то есть зачем? В Особый отдел.

— Не по адресу, — сообщил старшина. — Особый часа три назад как отсюда выехал.

— А куда? — с тревогой в голосе спросил лейтенант.

— Да бис их батьку знае. Хиба ж воны станут старшине Доценке докладывать. Вроде бы к Лиговскому каналу перебазировались. Поближе к первому эшелону штаба дивизии.

— А здесь кто же остался?

— Строевая часть. Начфин-майор со своими писарчуками. Взвод охраны штаба. Ну и старшина Доценко за коменданта второго эшелона штаба дивизии. — Последние слова старшина произнёс сугубо серьёзно.

Лейтенант был явно озадачен.

— Куда же мне их девать? — спросил он упавшим голосом.

— Ведите в Особый, куда же ещё.

— Так ведь там, у канала, где их теперь найдёшь?! Там теперь такая каша — не разберёшь, где наши, где немцы… А эти субчики, чего доброго, в перестрелке к противнику перемахнут.

— Этот лейтенант боится идти туда, где стреляют, — злорадно заявил я, чувствуя, что попадаю в цель.

— Молчать, дизик! — рявкнул лейтенант. — Слушай, Доценко, — обратился он к старшине, — возьми ты их пока и запри в какой-нибудь комнате. А я переговорю с начальством. Пусть решают, что с ними делать.

— Для хорошего человека чего и не сробишь, — согласился старшина. — Эй вы, вояки, — крикнул он нам, — заходьте до хаты!

В сенях у меня отобрали ранец. Потом нас завели в пустую комнату. В ней не было никакой мебели. Мы с Андреем сели на пол возле стены. Не хотелось ни говорить, ни думать. Я вытянул ноги, гудевшие от усталости. Сил не было даже на то, чтобы стянуть с себя тужурку. Хотелось только одного — спать. Заплетающимся языком я сказал:

— Хорошо, что здесь не Особый отдел… Хорошо, что этот трус лейтенант нас туда не повёл.

— Чего ж хорошего, — ответил Андрей. — Там-то уж точно нас допросили бы. А ведь нас если выслушать, сразу все ясно станет. Да и положение на фронте в Особом наверняка лучше знают, чем здесь, в тыловом эшелоне штаба дивизии. Значит, поняли бы: не прошли мы в Ораниенбаум, и все тут… Таких, как мы, сегодня должно быть немало. — Андрей говорил, кажется, ещё что-то, но я уже ничего больше не слышал.

Во сне я побывал дома. Мама объясняла Андрею, что во время бомбёжки лучше всего стоять в дверном проёме капитальной стены. Даже если дом обрушится, стена может уцелеть. И тот, кто стоит в дверном проёме, спасётся.

«А как же потом спуститься с голой стены?» — с улыбкой спрашивал Андрей.

«Почему же с голой? Ниже на стене что-нибудь обязательно повиснет. Например, бра… Или рояль. Или никелированная кровать. Или бывает, что куча обломков и битого кирпича доходит до второго этажа, а над ней торчат погнутые балки перекрытий. Наконец, в крайнем случае можно позвать на помощь», — закончила мама свои объяснения. Потом началась тревога, и я встал в проёме стены… Но стена повалилась на землю. Полетел вниз и я… Все ниже, ниже. И вот ударился головой. Оказывается, я повалился на бок, и голова моя стукнулась об пол.

Андрей не спал.

— Ушибся?

— Нет, ничего.

— Вставай. Вызывают.

В дверях стоял старшина Доценко с наганом в руке.

Он привёл нас в одну из соседних комнат, где за небольшим конторским столом сидел плотный майор. В комнате было темно. На столе у майора горела коптилка. Она освещала его широкоскулое лицо и интендантские петлицы с двумя зелёными шпалами. Возле стола стоял и другой командир. Он был в чёрном кожаном реглане. На ремне через плечо у него висел маузер в деревянной кобуре. Ни лица, ни петлиц, ни даже цвета фуражки этого командира я разглядеть не мог. В дальнем углу комнаты виднелись очертания ещё одного человека, высокого и худого.