Феликс Семяновский - Повесть о фронтовом детстве

Спать совсем не хотелось. Я ещё несколько раз выскакивал на улицу, прислушивался, всматривался в темноту, снова возвращался в хату. Мне не сиделось, не стоялось, и я всё ходил и ходил, оглядываясь на двери и окна.

Разведчики вернулись только под утро. Сердито хлопнула дверь, раздались тяжёлые шаги. Все были мокрые, с грязными лицами, припухшими, как всегда после бессонной ночи, глазами, посиневшими от холода губами. Плащ-палатки напитались водой, грязь облепила сапоги и маскхалаты, лоснилась на коленях.

Почему разведчики стараются не смотреть друг на друга? Такими хмурыми они ещё ни разу не возвращались. Что случилось? Я торопливо пересчитал их. Все двенадцать были на месте. А «язык» где? Неужели они без «языка» вернулись?

Я с надеждой посмотрел на Витю, но он отвернулся к окну.

Значит, наши «языка» не взяли. Раньше они совсем другими приходили: хоть и уставшими, как сейчас, но довольными, сразу набрасывались на еду, шумно рассказывали, что у них было в поиске.

Пётр Иваныч скомандовал хриплым голосом:

– Всем спать!

Разведчики устало стаскивали сапоги, маскхалаты, гимнастёрки и, повалившись на шинели, тут же засыпали. Один только Витя всё смотрел в потолок хмурыми глазами. Но вот и он уснул. У Яшки мокрый чуб прилип ко лбу и, видно, мешал ему, но он так и не проснулся, что-то неразборчиво бормотал во сне.

Дядя Вася развесил на верёвках обмундирование, пристроил около печки сапоги. От одежды повалил пар. Рядом с разведчиками лежали мокрые автоматы. Надо почистить их, а то ржавчиной покроются. Я потихоньку расстелил плащ-палатку, осторожно снёс к ней все автоматы и стал протирать, с тревогой поглядывая на Петра Иваныча.

Он не ложился, сидел у стола, вытянув ноги в мокрых грязных сапогах, и смотрел на разведчиков. Но вот он встал, снял маскхалат и провёл рукой по грязному лицу.

– Слей-ка, Егорыч, – попросил он дядю Васю.

Умывшись, он ожесточённо вытер лицо и шею, аккуратно затянул ремень, застегнул ворот гимнастёрки и сказал:

– Чего время-то тянуть! Сиди не сиди, а докладывать начальству надо!

Но тут дверь резко открылась, и в хату вошли батя и майор Монастырёв.

Батя подошёл к столу, тяжело опустился на лавку и строго посмотрел на Петра Иваныча:

– Ты что же это, Дёмушкин, про свои дела не докладываешь?

Голос бати прозвучал недобро.

– Собрался, да сами пришли.

– Узнали, что докладывать тебе нечего, вот и пришли. Рассказывай, почему провал вышел.

– Вышел, – тяжело вздохнул Пётр Иваныч.

– А ну-ка, подробней! – потребовал батя.

– Есть подробней. Выставили они пулемёты новые и засаду устроили. Мы заметили, хотели скрытно подобраться, а они шум подняли. Пришлось всех уложить. Подкрепление к ним подошло. Мы отбились гранатами. Дальше ходу не было. Вернулись назад.

Густые брови бати сошлись над чёрными колючими глазами.

– Всё? – спросил он отрывисто.

– Всё.

– Та-ак, – протянул батя. – А с «языком» как быть? У соседей занять? Что генералу прикажешь доложить? Опростоволосился, мол, знаменитый разведчик Пётр Иваныч Дёмушкин, не оправдал надежд. Не может он взять «языка». Не может. Так, что ли?

– Выходит, не может.

– Что? – грозно спросил батя. – Должен мочь! Нет для тебя такого слова – «не могу»!

Батя перевёл дух и заговорил спокойнее:

– Очень важен для нас этот «язык», понимаешь? Начальник разведки в полку днюет и ночует. Сегодня же в ночь отправитесь снова. Ещё раз тщательно всё продумайте и подготовьте. У вас есть что добавить? – повернулся он к майору Монастырёву.

– Поиски идут и в других полках, но ваш участок – самый важный, – сказал майор густым голосом. – С вами пойдёт старший лейтенант Тимошенко.

Пётр Иваныч не удивился. Видно, он знал старшего лейтенанта. Это был какой-нибудь знаменитый разведчик из дивизии. У нас в полку старшего лейтенанта Тимошенко не было.

– В общем, старшина, – снова заговорил батя, – с пустыми руками не возвращайся! Гранатами вы будете отбиваться, автоматами или зубами – дело ваше. Но «языка» мне привести!

Батя посмотрел на спящих разведчиков. Во время разговора никто из них даже не пошевелился.

– Их пока не трогайте, – распорядился батя. – Пусть получше выспятся. Да и тебе самому не мешает отдохнуть.

Он был очень красивый, старший лейтенант Тимошенко! Высокий, тонкий, прямой. Такого я ещё ни разу не видел. Новенькая фуражка с лакированным козырьком. Новая тёмно-зелёная гимнастёрка, перетянутая блестящим офицерским ремнём с портупеей. Отглаженные синие брюки. Хромовые сапоги.