Владимир Карпов - Признание в ненависти и любви [Рассказы и воспоминания]

И вот опять!.. Необычным, героическим был не так скрупулезно по плану выполненный акт возмездия, как-то, что последовало за ним. Отстреливаясь и ища помощи, ребята не бежали, а летели на крыльях. Брали с ходу развалины, заборы, затянутую ледком Витьбу, Суражское шоссе с застывшими часовыми, припорошенный снежком лесок, Западную Двину… Не много ли для простых смертных, вооруженных одними пистолетами и гранатами? Правда, когда переправлялись на лодке через Двину, их прикрыли партизаны. Но это ведь случилось уже почти тогда, когда можно было сказать — ищи ветра в поле…

Наша группа называлась «Мститель», и хотя задачей ее была разведка и контрразведка, мы в тоже время должны были выискивать возможности уничтожения Вильгельма Кубе, по чьей вине лились реки крови. Однако, когда силы были расставлены, нас опередила спецгруппа «Димы», разведуправления Генерального штаба, чьи связные — Мария Осипова и Елена Мазаник — выполнили приговор над военным преступником. Перед нами возникла новая задача — повести работу против генерал-майора полиции, бригаденфюрера СС фон Готтберга, преемника Кубе, и против белорусских националистов, которые при определенных обстоятельствах могли облегчить исполнение основной задачи.

Тумашевых, Гадлевских, Ивановских, Ермаченков, Козловских гитлеровцы привезли в обозе. Некоторые из них, почувствовав добычу, явились в захваченный Минск сами — пожалуйста, нанимаемся. Опьяненные победами, гитлеровцы приняли, их не особенно гостеприимно, хотя услугами их пользовались. Создавайте пока что управы, втирайтесь в доверие оккупированного населения, помогайте одурманивать его, ссорить с прошлым. Но вместе с тем, как гитлеровские армады стали терпеть поражения на фронте, начала падать ценность добровольных холуев в глазах их хозяев. Да и яснее становилась ничтожность надежд террором и беспардонной ложью сделать советских людей послушными.

Чтобы отравить их ядом национализма, гитлеровцы образовали мертворожденные «Белорусскую народную самопомощь», «профсоюзы», «Раду доверия», «Союз белорусской молодежи», «Белорусское культурное товарищество», принялись издавать журналы, газеты.

До этого времени мне не приходилось сталкиваться с «живыми националистами». Мое отношение к ним определяло наше устное и печатное слово. Усвоенное, оно было противоядием от всякого зоологического чувства. Пребывание в оккупированном Минске, документы, с которыми я познакомился там, горячие свидетельства Алеся Матусевича, побывавшего в националистических кругах, как бы сызнова раскрыли мне политическую сущность националистов.

Пришла ясность: спекулянт — вообще создание отвратительное. Планы свои он строит на корыстных расчетах. Первым условием его успехов является чужое несчастье. Это меняла, игрок, паразит. Что же говорить тогда о спекулянтах святым, которые спекулируют преданностью Отечеству, любовью к родному, своему с детства. Высокие, святые чувства они используют на то, чтобы разжечь ненависть между людьми. Их цель — грызня, всеобщая враждебность, кровь. И уже потому они не могут оставаться искренними, чистыми, идейными.

Так они стали для меня живым олицетворением самого злого, бесчеловечного.

За небольшое время нам удалось организовать и провести против них две операции, которые взволновали меня деловой неуклонностью.

Нам была поручена спецгруппа «Соседи», дислоцировавшаяся в небогатой, разбросанной на известной Лысой Горе деревеньке, где, к слову, мы также принимали связных из Минска и откуда направляли своих посланцев в Минск.

Однажды, в пасмурный сентябрьский день на Лысую Гору связной из Минска привел двух военнопленных и высокого, стройного юношу в серой униформе, который помог военнопленным убежать из лагеря. Юношу звали Иван Шнигирь. Подтянутый, худощавый, с тонко очерченным, красивым лицом, он располагал к себе. Но форма эсэсовца, унтер-офицерское звание, полученное по окончании специальной школы, настораживали. Хотелось и не хотелось ему верить. Даже встал вопрос, как с ним быть — расстрелять или оставить в Лысой Горе и проверить заданием. Побороло последнее, потому что очень горячими, искренними были его слова. Так Шнигирь стал на некоторое время неприкаянным лысогорским батраком — колол сельчанам дрова, помогал по хозяйству, питался у наиболее отзывчивых.

Вот выбор майора Хвесько и пал на этого парня, бывшего студента, который с верой и терпеливой усмешкой, стоически переносил предначертанное ему.