Олег Смирнов - Северная корона

В тот день она не плакала, однако немец все-таки зашел в избу. Она решила: наверное, догадался, что раньше плакала, и вот пришел. Немец был в долгополой шинели, небритый, с сальными волосами, пьяный. Он пританцовывал, звякал каблучными подковами, и в такт на поясе болталась граната. Доплясав до середины избы, солдат попятился к порогу: «Я вас убивайт!» — и взмахнул гранатой. Дед успел прикрыть внучку собой… Рассеялся дым от взрыва, немца уже не было, дед корчился на полу, в кровавой луже, уставившись на девочку бельмом.

Деда похоронили соседи, ее взяли к себе. Немцы убили тех соседей, она перешла к другим. Но и других убили, и она осталась одна. Бродила по деревням, где выпрашивала кусок, где воровала, спала в стогах, в ямах, под кустами — и дичала понемногу…

Шарлапов приехал за полночь — Зоя Власовна была уверена, что он приедет, — и они долго сидели, разглядывали спящую девочку. Разметав на подушке еще не просохшие кудельки, сомкнув большой рот, она посапывала носом, и больно было видеть на детском лице строгие старушечьи морщины.

Они не разговаривали. Зоя Власовна плакала, слезы катились по щекам, по шее. Шарлапов сидел прямо, твердо, вздыхал. Вздохнешь! Вот так они сидели над Лизкиной кроваткой в ту, дальневосточную, последнюю ночь… Сколько тогда было Лизке? Пять. Сколько этой девчонке, Клавке? Ах, Лизка, Лизка!

Наплакавшись, Зоя Власовна сказала:

— Говорю Клавушке: у тебя теперь есть дом. Пусть спит на этой раскладушке. И на маршах будет со мной, и на месте… Если куда отлучусь, Наташа Кривенко приглядит, она девушка добрая, отзывчивая…

— А не приспособиться ли мне с ней на НП? — спросил Шарлапов.

— Знаю, о чем ты. Куда же потащим девочку с полком, на войну, под пули? Об этом ты?

— Об этом.

— Я уже думала. Конечно, здесь не самое лучшее для нее место. Но оставлять-то ее нельзя, она же одна на целом свете! Возьмем с собой, а там будет видно. В других же полках держат детей. Правда, мальчиков. Сын полка, тут — дочь полка, чем хуже?

— Я предпочел бы, чтоб Клавка была моей дочерью, а не полка, — сварливо сказал Шарлапов, и Зоя Власовна поняла: девочку берут с собой.

Шарлапов говорил громко — девочка завозилась. Зоя Власовна шикнула на него, он прикрыл рот рукой, подумал: «Начинаются денечки. Затуркает она меня с этой девчонкой». И ему стало легко, ибо было совершенно ясно, что за несколько последних часов он наполнился давними, полузабытыми чувствами, и он обрадовался этой наполненности.

Проснувшись наутро, Шарлапов увидел: Зоя заплетает девчонке косичку, Клавка терпеливо горбится, спрашивает: «Тетя Зоя Власовна, ты меня всегда будешь кормить?» «Всегда», — отвечает Зоя, привязывая девочке бант. И их двоих золотит рассветный луч из окошка. Солнце! После затяжного ненастья — солнце! «Доброе предзнаменование, — подумал Шарлапов и усмехнулся. — Верить в приметы наивно. Но быть хоть немного наивным забавно. Помаленьку оттаиваю? Хорошо бы».

Распогодилось! Солнышко, пар от земли, перезвон полевых цветов, птичий щебет.

Дороги подсыхают. Солдаты вышагивают, жмурятся на солнце. Все ж таки одно — совершать переходы по вёдру, другое — в непогодь. А переходов изрядно. Солдатам — в отличие от штабистов они карт не читают — кажется: все марши на запад, дальше от Москвы и ближе к Берлину. Но какой-нибудь марш закончится тем, что дивизию введут в бой. Об этом уж всякий знает или догадывается.

Карт солдаты не читают, газеты — будьте любезны. Вот на привале колонну догоняет Петрович. Почтальон еще более исхудал, вроде бы уже и худеть некуда, а худеет. Пошатываясь, как от ветра, он раздает письма, вручает парторгу Быкову связку журналов и газет. С уходом Чибисова в полк место взводного агитатора пока что пустует. Иногда групповые читки проводит Быков, но чаще он пускает газеты по рукам — каждый прочтет, грамотные. Верно, находятся несознательные, которые после чтения отрывают себе на самокрутку, и, таким образом, газета к следующему чтецу попадает несколько урезанной. Бывает и хуже: вдвойне несознательные вообще закачивают газетку, прячут в сумках.

Сергей берет у Быкова «Правду», разворачивает и ахает: 5 августа наши взяли Орел и Белгород! Это новость! Вот бы на нашем фронте так рвануть!

Его мысли прерывает возглас лейтенанта Соколова:

— Старче Шубников, поздравляю! В дивизионку попал. И про тебя, Пахомцев, пишут.

Пощалыгин подхватывает:

— Точняком, Сергуня, угодил во герои! Расписали! Вали сюды, на, читай.