Олег Смирнов - Северная корона

Вскоре лабораторию эвакуировали в Туркмению, в областной центр Мары. Ехали на грузовиках и поездом, с бесконечными пересадками, до Баку, оттуда обшарпанным пароходишком через Каспий до Красноводска, из Красноводска опять поездом. Туркмения встретила барханами Каракумов, уродливым саксаулом, испепеляющей жарой. В Марах каменные тесаные плиты, которыми были выложены тротуары, как накаленные сковородки. Но в обсаженных алычой и урюком арыках журчала вода, и можно было прямо на улице ополоснуться, освежиться хоть на десять минут.

В Марах поработать лаборантом довелось немного. Сергея вызвали в военкомат: врачи, анализы. На комиссии однорукий военком улыбнулся:

— Полный порядочек, юноша!

Увидев Сергея, заведующий успокоился: не взяли.

— Завтра, Пахомцев, вам задание…

Сергей перебил:

— Завтра, Антон Антоныч, я не выполню задания. Я призван в армию!

Для Сергея это было счастье.

Да, он сознавал: в том, что его не брали в армию, он не виноват. Болезни. И не пустяковые: после гнойного плеврита — процесс в легких, был и ревматизм, не зря в институте дали академический отпуск. Иногда, не теряя юмора, Сергей шутил: нагреб болезней не по возрасту и чину. Правда, со временем и очаги зарубцевались, и кости не ломило. Однако в армию его не брали.

Невыносимо было ловить на себе взгляд женщин: «Мой муж, мой сын, мой брат на фронте. А почему ты, красавец, шляешься в тылу?» Ведь не покажешь каждой встречной бумагу об отсрочке. И Сергей отводил глаза, точно в чем-то обманывал этих женщин…

Натягивая полученное от старшины хлопчатобумажное обмундирование, мучаясь с портянками и обмотками, Сергей чувствовал себя осчастливленным. Даже как-то поутихла тревога о матери, сбавилась тоска от сводок Информбюро: бои на Волге, в Сталинграде.

В Туркмении осень была теплая, обезвлаженная, щедрая на дыни, арбузы, персики, виноград. За дувалами с придыханием орали ишаки, из-за дувалов украшенные монетными ожерельями туркменки совали бойцам пшеничные лепешки, ломтики вяленой дыни.

Ежедневно путь батальона, куда зачислили Сергея, лежал мимо этих дувалов, в поле. Обучались там допоздна, но Сергей был недоволен: мало, нужно больше, больше, чтобы скорее отправили на фронт.

Зимой подчас подмораживало, на занятиях в поле обогревались местными дровами — саксаулом и верблюжьей колючкой.

В феврале радио оповестило: освобожден Краснодар. Сергей немедленно отправил матери письмо. Не получив ответа, писал еще и еще. Мать не отзывалась.

А в начале апреля, когда воскресала туркменская жара, стрелковую бригаду погрузили в эшелоны и помчали на север. В приоткрытых дверях теплушек — вспаханные поля и невспаханные, клинья озимых зеленей, пенные, мутные речки, перелески и сады, малолюдные селеньица, города. На остановках Сергей бегал за кипятком и на базарчики, хоть покупать было не на что, да, по совести, и нечего, перекидывался словечком с жителями и смотрел на паровоз: «Шире шаг!»

Москву проехали ночью, по Окружной дороге. Столица затаилась, громадная, затемненная; аэростаты воздушного заграждения, зенитки. После разбитого, словно с вывороченными внутренностями, Ржева эшелон подошел к Сычевке.

Промозглое предрассветье. Командиры, спеша затемно увести подразделения в лес, носились по станции, покрикивали на бойцов. Выводили лошадей, выкатывали повозки. Наконец построились и затопали по мертвому, взорванному городку; как надгробные памятники, торчали печные трубы на пепелищах; скелеты иссохших, посеченных уличным боем ветел; похруст битого стекла, запахи застарелой гари и кирпичной пыли.

В конце улочки, у землянки, стояли старуха в юбке из трофейной плащ-палатки и вцепившаяся в ее подол девочка, должно быть внучка. Девочка не двигалась, а старуха безостановочно крестила колонну то правой, то левой рукой.

Впереди, на западе, сполохи — фронт…

Так Сергей уже утром и задремал — ладонь на кармане с письмом. Снилась мать в фартуке, подкладывает щепу в летнюю печурку; приснился отец, старательно причесанный, на лацкане пиджака орден Красного Знамени, таким отец бывал по праздникам; расплывчато проступали девичьи черты: Алла? Но Сергей оказал во сне: «Наташа. Здравствуйте, Наташа. Окажите медицинскую помощь. У меня клещ». Девушка не ответила и растворилась в зыбкой мгле.

Перед завтраком старшина Гукасян привозил хлеб, сахар, махорку; подъезжала полевая кухня.

Хлеб во взводе лейтенанта Соколова делил командир второго отделения Журавлев, известный неподкупной честностью. На первых порах он резал буханки на глазок, впоследствии Гукасян смастерил из дощечек, веревки и палки разновес, и теперь Журавлев пользовался услугами техники. Добродушный гигант в подобные минуты становился строгим, солидным; насупив рыжие брови, брал буханку, молвил: «Тэк-с» — и вонзал в нее перочинный нож; в этой ответственной операции Журавлеву помогал Рубинчик — он держал весы, — используемый как специалист торгового дела.