Олег Смирнов - Северная корона

— Завлекательней может быть армянский коньяк три звездочки и форель. Ты слыхал, что такое форель? Это рыба из озера Севан, там на берегу ресторанчик. О, Армения! Ты слыхал, что такое Араратская долина? Море виноградников! А что такое Арарат? Это священные для армянского народа горы — Большой Арарат и Малый. На Малом снег тает только в июле, на Большом — круглый год не тает!

— Надо же! — говорит Пощалыгин.

— Что надо? — Гукасян спохватывается. — Ты меня опять разболтал, Пощалыгин. Займись делом.

Солдаты отдыхали: кто писал письма, кто читал книжку, кто дремал, кто сушил портянки. И почти все разговаривали.

Сергей лежал на нарах, и до него долетали эти разговоры:

— Не брешу, вот те крест. Бомба рванула, танк опрокинулся вверх днищем, а я рядом в окопе — хоть бы хрен.

— Сказал бы тебе, да неохота.

— Скажи, скажи.

— Да ладно вам… Вот в Ростове до войны было! Жулики вели подкоп под здание Госбанка, а попали не под хранилище с деньжатами, а под комнату милиции. Смехота!

— Смехота. Жуликов посадили?

— По десятке каждому. Это — из левого угла.

— Обожал я ее чрезвычайно. Не ел, не спал, все дышал на нее. И отправились мы в субботу вечером в парк. Присели на скамейку. Я сам не свой, опасаюсь дотронуться пальцем, а она заявляет: «Костик, поцелуемся. Только обожди, я вытру губную помаду, а то перепачкаю тебя». И это, ребята, убило у меня все. Отрезало!

— Чувствительная слишком у тебя натура.

— Слишком…

— А вот у меня был случай. После госпиталя дали отпуск. Подался я в свою Вологду. Сижу однажды дома, сумерничаю, слышу — стук в дверь. Кричу: «Войдите!» Никто не входит — снова стук. «Войдите!» Никого, а стучат. Обозлился я, распахнул дверь: «Какой дурак забавляется?» — и остолбенел: стоит мой однокашник Фомка Пересветов, без рук, вот так — по локти. Не мог он, стало быть, дверь-то открыть, стучал ногой…

Это — из правого угла.

А это из центра, от печки:

— Теща у меня жуткая чистюля. Посудите: ходит по комнате, принюхивается: «Чем-то нехорошим пахнет. Леша, где твои грязные носки?» — «На мне». — «Помой ноги, постирай носки». — «Есть, помыть ноги!» Опять тыкается по углам, внюхивается. «Леша, весь искупайся». Искупался, а вонь — прежняя. Оказывается, тесть купил сыр рокфор и положил в шкаф. Сыр этот, как известно, вонючий до невероятия.

— Теща — это движущая сила истории! Добрая теща — жив человек, злая — погибель. Моя, к примеру, теща была добрейшая старушка, по субботам, после баньки, чекушку мне выставляла!

— Приятель был, Славка Шевкун, скупердяй, жила. И постановили мы его наказать. Но какое может быть для Славки высшее наказание? Приперлись мы к нему в гости, три лба. А предварительно глотнули подсолнечного масла. Сели за стол, пьем-закусываем. По рюмке, второй, третьей, четвертой… Пьем, пьем, и ни в одном глазу. Славка таращится на нас, достает другую бутылку, еще, еще… Он уже упился, а мы — как стеклышко. Славка посылает жену в гастроном за водкой, нам орет: «Пейте, ешьте и меня!» Накрыли мы его крепенько!

— В запасном полку, в Ижевске, точно такой был жмот. Старшина. Старшины знаешь какие? Товарищ старшина Гукасян, вас это не касаемо!

— До войны я выступал за сборную Омска, первый разряд по волейболу. Что в защите, что в нападении. Двойной блок пробивал. Крюк у меня был отработан… А сейчас — пшик, в правой ручке осколок погостил, не та уже ручка…

— А я баскетом увлекался. В школе за сборную класса играл.

— Класса? А то — сборная города! Разница? К тому же баскетбол мне не нравится: жесткая, силовая игра.

Разговоры наслаиваются друг на друга, обрываются, вновь возникают, доносятся то обрывки, то целые монологи. Сергей любит эту солдатскую перекидку словами, в ней выступают какие-то новые черточки знакомых людей, Сергеи любит этих людей и желает, чтоб они были так же счастливы, как и он.

Все разговоры перекрывает Пощалыгин: — Товарищ старшина, разрешите обратиться? Разрешите ваш патефончик? Я раздобыл одну пластиночку, прокрутить бы…

Гукасян в нерешительности. Но кругом просят: «Товарищ старшина, давайте послушаем пластинку», — и он ставит на стол темно-красный обшарпанный патефон образца тридцать шестого года, Коломенский завод.

Пощалыгин кладет на диск пластинку, заводит пружину, опускает мембрану. Хрип, сип, треск — и томный женский голос:

Скребет игла, шипит заигранная пластинка, и томно поет женщина.